Потоцкого и послание Киселя. Тогда реестровые возмутились, взвалили всю беду на
Павлюка, кричали, что он их подвел, взбунтовал обещаниями, а сам ушел в Сичу и там
пропустил удобное время. Нашлись ораторы, которые доказывали, что следует выдать
полякам Павлюка; этим можно загладить вину свою, а сопротивляться долее и
безразсудно и безнолезно. Их стал удерживать один из старшин, Дмитро Томашевич-
Гуня, которого совету и распорядительности козаки одолжены были тем, что ушли из-
под Кумеек. Его сами козаки провозгласили своим старшим, а Павлюка и Томиленка
взяли под стражу. Но Гуня не принял на себя старшинства ценою выдачи полякам
прежних предводителей. Козаки избрали какого-то Снирского.
10-го (20-го) декабря Потоцкий появился под Боровицею.
Поляки дали залп по козакам.
Выписчики стали-было отвечать выстрелами, но реестровые выкинули мирное
знамя и послали сказать Потоцкому, что они готовы просить милосердия и выдадут
зачинщиков.
Потоцкий обещал им помилование с условием, если они приведут к нему Павлюка,
Скидана, Томиленка и прочих старшин.
Выписчики бросились бежать: одни по степи, другие к Днепру, и многие тут же
утонули в Днепре, потому что по причине теплой зимы Днепр дурно замерз. Тогда
убежали Гуня и полковник Хвилоненко. Реестровые привели к Потоцкому скованными
Павлюка, Томиленка и какого-то Ивана Злого. «А где же Скидан?»—закричал на них
Потоцкий.—«Нема, дмухнув кудись!» — отвечали реестровые. Вместо них чнгиринцы
представляли двух сотников своего полка: Кузю и Курила, которые недавно отличались
тем, что сожгли несколько шляхетских усадьб и перебили в них хозяев. «Знать не хочу!
—
92
кричал Потоцкий, — чтоб мне был Скидан: даю вам три дня срока; доставьте его
живого или мертвого!»
14-го (24-го) декабря польный гетман приказал собраться козакам иа раду, и выслал
к ним коммиесаров, своего племянника и Киселя. Когда эти коммиссары прибыли в
назначенное место над Днепром, козацкие довбиши взяли бубен польского гетмана и
ударили в него, созывая раду. Явились их тысячи. Коммиссары говорили им речь:
«Вы сделали преступление, которому подобного не было на свете от века-веков; вы
не только подняли руки свои на войско вашего государя, но еще хотели привлечь на нас
татар: мы об этом получили подробное известие. Все мы знаем. Так ли?
Козаки подтвердили, что действительно Павлюк сносился с ханом.
«За такую измену,—продолжали коммиссары, — вы сами себе подписали приговор
собственною вашею кровью; вы в бою утратили орудия, хоругви, камышину, печать,
все знаки, данные вам королем, все вольности, право избирать из среды себя старших,
погубили и самое имя козацкое. Теперь у вас должен быть уже иной порядок. Если вам
даруется жизнь, то это вы должны приписать великодушию его величества короля к
побежденнымъ».
Впереди стоял избранный козаками старшой.
Коммиссары сказали ему:
«Положи бунчук, булаву, печать, все полковники и старшина тоже положите ваши
знаки; вам дадутся другие начальники».
Избранные начальники повиновались.
«Следует, — продолжали коммиссары,—поверить реестры, чтоб узнать: кто из вас
погиб; дети изменников не будут включены в козацкие ряды, но это будет на вальной
раде, которая соберется после того, как о вас сделается постановление па сейме, а до
того времени вы будете слушать пана Ильягаа Караимовича и повиноваться ему во
всемъ».
Вместе с Караимовичем назначены были в полки полковниками люди, также как и
он преданные правительству, но их назначали временно, до сеймового постановления
об окончательной судьбе козачества. В заключение козакам велели присягнуть. Козаки
все исполнили и дали от себя присяжный лист, достопамятный тем, что он был
подписав Богданом Хмельницким, бывшим в это время войсковым писарем. В
дневнике современника (Вольского (источника, впрочем, не везде безукоризненной
верности) присяжный лист этот приведен в таком виде:
«Мы, наинижайшие подножки его королевской милости нашего милостивого пана,
светлейшего сената и всей Речп-Посполитой, наших милостивцев верные подданные:
Левко Вубновский и Лютай—войсковые асаулы, полковники: черкасский Яков
Гегнивый, каневский—Андрей Лагода, Чигиринский—Григорий Хомович, корсунский
— Максим Нестеренко, переяславский — Ильяш Караимович, белоцерковский—
Ячына, яблоновский—Терешко; судьи: Богдан и Каша, и писарь войсковый Богдан
Хмельницкий, затем все сотники, атаманы и братия, чернь, молодцы войска его
королевской милости запорожского, на будущие времена даем сие свидетельство как
для нас, так и для наших потомков, на вечную память о каре наших преступлений
против непобедимого величества его королевской милости нашего милостивого пана и
всей Речи-Посполитой,
93
и о милосердии, оказанном над нами. По наущению старших своих, мы, забыв
Бураковский договор, написанный нашею кровью, ниспровергнув порядок,
установленный в войске запорожском г. великим коронным гетманом краковским
исаштеляном Станиславом на Конедполе Конецпольским и нарушив нашу присягу,
сначала недостойно убили старшин наших, данных нам на русавской раде именем его
королевской милости гг. королевскими коммиссарами, черниговским подкоморием и