Богдан Хмельницкий

Потоцкого и послание Киселя. Тогда реестровые возмутились, взвалили всю беду на

Павлюка, кричали, что он их подвел, взбунтовал обещаниями, а сам ушел в Сичу и там

пропустил удобное время. Нашлись ораторы, которые доказывали, что следует выдать

полякам Павлюка; этим можно загладить вину свою, а сопротивляться долее и

безразсудно и безнолезно. Их стал удерживать один из старшин, Дмитро Томашевич-

Гуня, которого совету и распорядительности козаки одолжены были тем, что ушли из-

под Кумеек. Его сами козаки провозгласили своим старшим, а Павлюка и Томиленка

взяли под стражу. Но Гуня не принял на себя старшинства ценою выдачи полякам

прежних предводителей. Козаки избрали какого-то Снирского.

10-го (20-го) декабря Потоцкий появился под Боровицею.

Поляки дали залп по козакам.

Выписчики стали-было отвечать выстрелами, но реестровые выкинули мирное

знамя и послали сказать Потоцкому, что они готовы просить милосердия и выдадут

зачинщиков.

Потоцкий обещал им помилование с условием, если они приведут к нему Павлюка,

Скидана, Томиленка и прочих старшин.

Выписчики бросились бежать: одни по степи, другие к Днепру, и многие тут же

утонули в Днепре, потому что по причине теплой зимы Днепр дурно замерз. Тогда

убежали Гуня и полковник Хвилоненко. Реестровые привели к Потоцкому скованными

Павлюка, Томиленка и какого-то Ивана Злого. «А где же Скидан?»—закричал на них

Потоцкий.—«Нема, дмухнув кудись!» — отвечали реестровые. Вместо них чнгиринцы

представляли двух сотников своего полка: Кузю и Курила, которые недавно отличались

тем, что сожгли несколько шляхетских усадьб и перебили в них хозяев. «Знать не хочу!

—

92

кричал Потоцкий, — чтоб мне был Скидан: даю вам три дня срока; доставьте его

живого или мертвого!»

14-го (24-го) декабря польный гетман приказал собраться козакам иа раду, и выслал

к ним коммиесаров, своего племянника и Киселя. Когда эти коммиссары прибыли в

назначенное место над Днепром, козацкие довбиши взяли бубен польского гетмана и

ударили в него, созывая раду. Явились их тысячи. Коммиссары говорили им речь:

«Вы сделали преступление, которому подобного не было на свете от века-веков; вы

не только подняли руки свои на войско вашего государя, но еще хотели привлечь на нас

татар: мы об этом получили подробное известие. Все мы знаем. Так ли?

Козаки подтвердили, что действительно Павлюк сносился с ханом.

«За такую измену,—продолжали коммиссары, — вы сами себе подписали приговор

собственною вашею кровью; вы в бою утратили орудия, хоругви, камышину, печать,

все знаки, данные вам королем, все вольности, право избирать из среды себя старших,

погубили и самое имя козацкое. Теперь у вас должен быть уже иной порядок. Если вам

даруется жизнь, то это вы должны приписать великодушию его величества короля к

побежденнымъ».

Впереди стоял избранный козаками старшой.

Коммиссары сказали ему:

«Положи бунчук, булаву, печать, все полковники и старшина тоже положите ваши

знаки; вам дадутся другие начальники».

Избранные начальники повиновались.

«Следует, — продолжали коммиссары,—поверить реестры, чтоб узнать: кто из вас

погиб; дети изменников не будут включены в козацкие ряды, но это будет на вальной

раде, которая соберется после того, как о вас сделается постановление па сейме, а до

того времени вы будете слушать пана Ильягаа Караимовича и повиноваться ему во

всемъ».

Вместе с Караимовичем назначены были в полки полковниками люди, также как и

он преданные правительству, но их назначали временно, до сеймового постановления

об окончательной судьбе козачества. В заключение козакам велели присягнуть. Козаки

все исполнили и дали от себя присяжный лист, достопамятный тем, что он был

подписав Богданом Хмельницким, бывшим в это время войсковым писарем. В

дневнике современника (Вольского (источника, впрочем, не везде безукоризненной

верности) присяжный лист этот приведен в таком виде:

«Мы, наинижайшие подножки его королевской милости нашего милостивого пана,

светлейшего сената и всей Речп-Посполитой, наших милостивцев верные подданные:

Левко Вубновский и Лютай—войсковые асаулы, полковники: черкасский Яков

Гегнивый, каневский—Андрей Лагода, Чигиринский—Григорий Хомович, корсунский

— Максим Нестеренко, переяславский — Ильяш Караимович, белоцерковский—

Ячына, яблоновский—Терешко; судьи: Богдан и Каша, и писарь войсковый Богдан

Хмельницкий, затем все сотники, атаманы и братия, чернь, молодцы войска его

королевской милости запорожского, на будущие времена даем сие свидетельство как

для нас, так и для наших потомков, на вечную память о каре наших преступлений

против непобедимого величества его королевской милости нашего милостивого пана и

всей Речи-Посполитой,

93

и о милосердии, оказанном над нами. По наущению старших своих, мы, забыв

Бураковский договор, написанный нашею кровью, ниспровергнув порядок,

установленный в войске запорожском г. великим коронным гетманом краковским

исаштеляном Станиславом на Конедполе Конецпольским и нарушив нашу присягу,

сначала недостойно убили старшин наших, данных нам на русавской раде именем его

королевской милости гг. королевскими коммиссарами, черниговским подкоморием и