Богатыри не мы. Устареллы

За время посольства истосковался граф по родной земле. С легким сердцем покинул он чужбину. Осточертели ему изворотливые переговорщики, поганящие едва ли не каждое его слово. Весело было теперь смотреть по сторонам, вдыхать воздух отчизны.

День выдался яркий, солнечный. От ненастья, что накануне било в лицо ледяными вихрями, не осталось и следа. Казалось, природа задышала свободней. Ручьи, подъедавшие конопатые сугробы и ледяные наросты, пускали солнечных зайчиков, радовали глаз. Даже распутица не вызывала отвращения, а казалась милой, родной. Бесконечное чавканье под копытами коней чудилось Еронкину напевом.

У околицы старый ординарец графа поравнялся с ним.

– Кони-то, – сказал он, – заморились. Да и нам, поевши, веселее ехать будет. Отдохнуть бы, ваше превосходительство.

– До Москвы уж рукой подать, – ответил граф, жаждавший скорее добраться до дому.

– Эх, батюшка, ведь сказывали же люди добрые, что отсель еще с три десятка поприщ. Право, ваше превосходительство, распутье, кони грязь месить измаялись. Велите отдыхать.

– Ну, добро, – согласился граф. – Будь по-твоему.

– Эхва! – чуть отстав, закричал ординарец. – Долой с коней! Жги костры, наполняй котлы!

Конные спешились, стали развязывать вьюки. Облюбовавши сухой пригорок, принялись стаскивать туда котлы да съестное из обозов.

Из изб, из-за загородок и всяких иных мест высыпал деревенский люд. Таращились на бравых драгун, судачили о добрых конях, об оружии и ладных казенных сапогах, в кои обуты даже холопы.

Еронкин тоже слез с коня, отдал поводья ординарцу, а сам взошел на вершину холма, потянулся, распахнул руки, будто возжелал объять неохватные просторы любезного сердцу отечества своего.

Воротившись, граф обошел обозы, справился о нуждах – не в тягость ли кухаркам их дальний переход. Получив желаемый ответ, направился к деревенским.

– Не чинитесь, – изрек он благодушно в ответ на поклоны. – Как живете-можете, люди добрые?

– Спасибо, барин, – ответствовал пожилой крестьянин в войлочной шапке, поддевке, опоясанной пеньковой веревкой, с посохом в дряблой руке. – Живем чем бог даст. Коли не брезгует нами твоя милость, прими медку, уважь, за здоровье выпей!

– Отчего же не выпить за здоровье? Выпью. Подавай, старик, чарку, да пополнее!

– Эй, дуры, чего спужались? Грач то! – крикнул старик разинувшим рты бабам, что уставились на птицу, отбившуюся от стаи и кружившую над деревней. – Несите живо кринку медовухи барину! Глашка! Кому сказано?!

Девка зыркнула карими очами на старика и припустила к избе, едва не потеряв на бегу платок.

– Житья нету бедному человеку. Ходи да оглядывайся, к каждому темному пятну присматривайся, э-эх!

– О чем горюешь, старик? – спросил граф. – Не пойму.

– Э-эй, да ты, я разумею, барин, издалече едешь, коли не слыхал о черных птицах, что несут погибель.

– Бредни! Быть не может! – хмыкнул граф. – Откуда взялись окаянные?

– Хлябь их ведает, – пожал плечами старик. – Ономнясь одна-единая птица на хутор у Ольховки наведалась. Сгинул хутор подчистую! В три дня весь люд будто огнем побило, токмо пепел заместо мужиков да баб в избах на скамьях полег. Никто не уберегся – ни стар, ни млад!

– Странны дела твои, господи! – обронил граф. – Да что же вы птицу ту с неба не собьете? Отчего в силок не заманите?

– Да кабы то простая ворона была, так мы бы ее давно извели, а то отродье ведьмовское – из выводка самой Моры!

Граф нахмурился. Много на своем веку он россказней слышал, и о Море тоже доводилось. Захаживала и прежде колдунья в русские земли, да всякий раз ее банным веником прогоняли. Выходит, то в сказках легко и весело с колдовством бороться, а на самом деле простой люд мрет целыми селами да в страхе в небо вглядывается.

– Как узнать сие исчадье преисподней? Я поганому выродку спуску не дам! – громко объявил граф.

– Ежели издали глядеть, так вроде грач грачом. А как поближе – ужасть, а не птица. На голове у нее хохолки, аки ей кто папаху туда нахлобучил, клюв крючковатый и будто в свиную кожу обернут, бельма совиные, кровью налитые…

– Прохор! – окликнул граф ординарца. Тот был неподалеку, разговор слышал, потому отозвался тотчас. – Вели драгунам ружья дробью зарядить, а случись узреть шельму, палить не мешкая.

– Защити, батюшка! – взмолился старик. – Просите, люди! Спаси, батюшка! Век бога молить за тебя будем!

3. Встреча

Когда миновали околицу, шествие возглавлял черный осел, за хвост которого привычно держался путник. Дабы идущая следом лошадь не сбивалась с дороги и не останавливалась по собственной прихоти, вожжи уж давно лежали на плече Ходжи. Сани то и дело дергались, съезжая со снежного наста в липкую грязь, и от неровности движения барышню Машу клонило то вперед, то назад. Чувствовала она себя лучше. Лихорадка отступила, оставив за собой слабость и желание подкрепить силы горячим чаем с пряниками.

За изгибом деревенской улицы взору путника открылось столпотворение.