Богач, бедняк. Нищий, вор

Рудольф нетерпеливо прошелся по комнате. Посмотрел пластинку симфонии, которую прервал Бойлен. Третья, Рейнская, симфония Шумана. По крайней мере он кое-чему научился сегодня. Теперь он ее узнает, если снова услышит. Он взял большую серебряную зажигалку и стал ее рассматривать. На ней была выбита монограмма Т. Б. Намеренно дорогие игрушки, в которых не нуждаются бедняки. Он щелкнул зажигалкой. Вспыхнуло пламя. Горящий крест. Враги. Услышав шаги Бойлена по мраморному полу в холле, он поспешно затушил зажигалку и положил ее на место.

Бойлен вошел в комнату с небольшой дорожной сумкой в руках и парой темно-бордовых мокасин.

— Примерь, Рудольф, — предложил он.

Мокасины были старые, но идеально вычищенные. С кожаной бахромой, подошва толстая. Рудольфу они пришлись точно по ноге.

— Ага, у тебя тоже узкая нога, — заметил Бойлен. Один аристократ разговаривал с другим.

— Дня через два я завезу их, — пообещал Рудольф, когда они пошли к выходу.

— Можешь не беспокоиться, — сказал Бойлен. — Им сто лет. Я их давно не ношу.

Удочка, корзинка и сачок уже лежали на заднем сиденье «бьюика», а на полу стояли все еще мокрые сапоги Рудольфа. Бойлен небрежно бросил сумку рядом с рыболовным снаряжением и сел в машину. Рудольф забрал старую фетровую шляпу со стола в холле, но не стал надевать ее при Перкинсе. Бойлен включил радио. Полились звуки джаза. Всю дорогу до Вандерхоф-стрит они молчали. Когда «бьюик» остановился перед булочной, Бойлен выключил радио.

— Ну, вот мы и приехали, — сказал он.

— Большое спасибо за все, — поблагодарил Рудольф.

— Это тебе спасибо, — сказал Бойлен. — Ты мне скрасил день.

Рудольф взялся за ручку дверцы, собираясь выйти, но Бойлен удержал его.

— Извини, могу я попросить тебя об одолжении?

— Конечно.

— В этой сумке… — Бойлен кивнул через плечо на заднее сиденье. — …кое-что для твоей сестры. Мне бы очень хотелось, чтобы она это получила. Не мог бы ты как-нибудь передать ей сумку?

— Откровенно говоря, я не знаю, когда ее увижу, но при первой же возможности обязательно выполню вашу просьбу, — пообещал Рудольф.

— Можешь не спешить, — сказал Бойлен. — Но я знаю: то, что здесь лежит, ей очень нужно.

— О’кей, — сказал Рудольф. Он ведь не выдает ее адреса. — Конечно. Как только я увижу ее.

— Очень любезно с твоей стороны, Рудольф. — Бойлен взглянул на часы. — Еще не так поздно. Может, зайдем куда-нибудь выпить? Ужасно не хочется возвращаться в мой мрачный дом.

— К сожалению, завтра мне очень рано вставать, — сказал Рудольф.

Ему хотелось поскорее остаться одному, проанализировать свои впечатления от Бойлена, взвесить опасности, но и возможные выгоды от знакомства с таким человеком. Ему не хотелось перегружать себя новыми впечатлениями от пьяного Бойлена, его поведения с незнакомыми людьми в баре, возможно, флирта с какой-нибудь женщиной или приставаний к солдату. Эта мысль неожиданно пришла в голову Рудольфу. Бойлен — он не гомик? Не заигрывал ли он и с ним? Пальцы, изящно бегающие по клавишам рояля, подарки, одежда, как на костюмированном балу, осторожные прикосновения…

— Рано — это во сколько? — спросил Бойлен.

— В пять утра.

— В пять утра? Невероятно! Интересно, что может делать человек в такую рань?

— Я развожу на велосипеде булочки нашим клиентам, — ответил Рудольф.

— Понимаю, — кивнул Бойлен. — Действительно, кто-то же должен доставлять булочки. — Он рассмеялся: — Просто ты совсем не похож на разносчика булочек.

— Это не основное мое предназначение, — заметил Рудольф.

— А какое основное?

Бойлен рассеянно включил фары. В машине было темно, так как они остановились прямо под фонарем. В подвале булочной свет не горел — отец еще не приступил к ночной выпечке. Интересно, если бы задать этот вопрос ему, что бы он ответил? Что его основное предназначение — печь булочки?

— Пока не знаю, — сказал Рудольф и, в свою очередь, агрессивно спросил: — А ваше?

— Тоже не знаю. Пока. А как тебе кажется?

— Трудно сказать, — неуверенно ответил Рудольф. В этом человеке уйма разных граней. Будь Рудольф постарше, он, возможно, сумел бы сложить из разрозненных осколков целостную картину.

— Жаль. А я думал, острый глаз юности разглядит во мне нечто такое, чего сам я увидеть не способен.

— Между прочим, сколько вам лет? — спросил Рудольф. Бойлен так много говорил о прошлом, точно жил еще во времена индейцев и президента Тафта, когда страна была более примитивной, и Рудольфу только сейчас пришло в голову, что он не столько стар, сколько старомоден.

— Попробуй угадать, — весело предложил тот.

— Не знаю… — Рудольф заколебался. Все мужчины старше тридцати пяти лет казались ему одного возраста, за исключением, конечно, явно дряхлых седобородых старцев, которые ковыляли, опираясь на палки. И он никогда не испытывал удивления, натыкаясь в газетах на сообщения о смерти тридцатипятилетних. — Пятьдесят?

— Твоя сестра была добрее, — рассмеялся Бойлен. — Гораздо добрее.

Снова и снова Гретхен, подумал Рудольф. Бойлен просто не может не говорить о ней.

— Так сколько же вам лет? — спросил он.

— Недавно исполнилось сорок. У меня еще вся жизнь впереди. — И иронически добавил: — Увы!..