Богач, бедняк

– Я не спрашиваю, – великодушно отмел самую мысль о расспросах дядя Харольд. Пижамная куртка на нем расстегнулась, видны были толстые розовые складки на выпирающем животе. – Разве я требую за все это чего-то невозможного? Благодарности? Нет. Совсем немногого: молодой человек должен хорошо себя вести и вовремя ложиться спать. В свою постель, Томми.

«Вот оно что, – подумал Томас. – Этот гад все знает!» Он молчал.

– Мы порядочные люди, Томми. Нашу семью уважают. Твою тетю принимают в лучших домах. Ты бы удивился, если б я сказал тебе, какой мне предоставлен в банке кредит. Мне даже предлагали баллотироваться от республиканской партии в Законодательное собрание штата Огайо, хотя я родился не в Америке. Мои дочери хорошо одеты… Лучше их, пожалуй, ни одна девушка не одевается. Они примерные ученицы. Каждую неделю я сам отвожу их на машине в воскресную церковную школу. И эти два чистых, невинных ангела спят сейчас в этом самом доме прямо под твоей комнатой.

– Все это мне известно, – сказал Томас. Пусть старый дурак выговорится.

– Ты не бродил по городу до часу ночи, Томми, – скорбно продолжал дядя Харольд. – Я знаю, где ты был. Мне захотелось пить, я пошел на кухню взять из холодильника бутылку пива и услышал некие звуки. Мне даже стыдно об этом говорить, Томми. Мальчик твоего возраста в доме, где живут мои дочери…

– Ну и что? – угрюмо буркнул Томас. Он представил себе, как дядя Харольд подслушивал за дверью, и его затошнило от этой мысли.

– Ну и что?! – повторил за ним дядя Харольд. – И это все, что ты можешь мне сказать?

– А что я должен вам сказать? – Ему хотелось крикнуть: «Я люблю Клотильду! Это самое замечательное, что произошло за всю мою поганую жизнь. Клотильда тоже меня любит. Будь я постарше, я забрал бы ее из этого проклятого порядочного дома, из этой уважаемой семьи, от этих образцовых блондиночек дочерей». Но, конечно, он не мог этого сказать. Он вообще не мог ничего сказать. Он задыхался от бессилия.

– Я хочу, чтобы ты сказал, что тебе стыдно за грязную связь, в которую ты позволил себя втянуть этой невежественной хитрой крестьянке, – прошипел дядя Харольд. – Ты должен обещать мне никогда больше не дотрагиваться до нее. Ни в этом доме, ни где-либо еще.

– Я ничего не обещаю.

– Я отношусь к тебе по-доброму, – сказал дядя Харольд. – Я веду себя деликатно. Говорю спокойно, как человек разумный, способный прощать, Томми. Я не хочу скандала. Я не хочу, чтобы твоя тетя Эльза узнала, что ее дом испоганен, что ее дети подвергались… Ах, у меня не хватает слов, Томми.

– Я ничего не обещаю, – повторил Томас.

– Хорошо. Ты ничего не обещаешь, – подхватил дядя Харольд. – И не надо. Когда я уйду от тебя, я спущусь к ней, уж она-то пообещает все, уверяю тебя.

– Это вы так думаете, – возразил Том, но даже ему самому слова эти показались пустыми, детскими.

– Я не думаю, я знаю, Томми, – шепотом сказал дядя Харольд. – Она пообещает все, чего я захочу. Ей некуда деваться. Если я ее уволю, куда она пойдет? Вернется в Канаду к своему пьянице мужу, который уже два года ее разыскивает, чтобы избить до смерти?

– Она найдет себе другую работу. Ей совсем не обязательно возвращаться в Канаду.

– Это ты так считаешь. Ишь какой специалист по международному праву! Тебе кажется, все так просто? Ты думаешь, я не обращусь в полицию?

– А при чем тут полиция?

– Ты еще ребенок, Томми. Ты вложил свою штуку между ног замужней женщины как взрослый, а ведь ты еще ребенок. Она развратила малолетнего. Тебе всего шестнадцать. Это преступление, Томми. Серьезное преступление. Америка – цивилизованная страна, и дети здесь оберегаются законом. Если ее и не посадят в тюрьму, то, конечно, вышлют как иностранку, которая в чужой стране развращает малолетних. У нее нет гражданства, и ей придется вернуться в Канаду. Об этом напечатают в газетах, и муж будет поджидать ее. О да, она пообещает все, – повторил дядя Харольд, вставая. – Мне жаль тебя, Томми. Ты не виноват. Это у тебя в крови. Твой отец всегда шлялся по проституткам. Мне было стыдно здороваться с ним на улице. А твоя мать, если ты этого еще не знаешь, незаконнорожденная. Ее воспитали монахини в сиротском приюте. Спроси как-нибудь, знает ли она, кто ее родители. А теперь ложись спать. – Он похлопал Томаса по плечу. – Ты неплохой парень, я был бы рад сделать из тебя человека, которым бы гордилась семья. Я хочу тебе добра. Ладно, спи. – И дядя Харольд, пивная бочка в бесформенной полосатой пижаме, сознавая свою власть, вышел из комнаты, неслышно ступая босыми ногами.

Томас погасил свет, лег на кровать и изо всей силы ткнул кулаком в подушку.

* * *

На следующее утро он встал пораньше, чтобы до завтрака успеть поговорить с Клотильдой, но, когда спустился вниз, дядя Харольд уже сидел за обеденным столом и читал газету.

– Доброе утро, Томми, – поздоровался он, шумно прихлебывая кофе. Он снова вставил свою челюсть.

В комнату вошла Клотильда со стаканом апельсинового сока для Томаса. Она даже не взглянула на него. Лицо ее было хмурым и замкнутым. Дядя Харольд тоже не взглянул на Клотильду.