Бог всегда путешествует инкогнито

— Я вам уже сказал почему: мелкие акционеры не являются на генеральную ассамблею. Это им ничего не дает. Конечно, есть и такие, кто приходит в надежде на банкет после собрания. Но их раз-два и обчелся. Ясное дело, они ничего не способны изменить в количестве голосов. Должен сказать, мелких держателей акций несколько десятков тысяч. Чтобы как-то повлиять на голоса, им надо собраться всем вместе… Уверен, что этого никогда не будет, разве что предприятие окажется на краю пропасти и они слетятся, испугавшись за свою долю. И хором заплачут…

В данном случае плакать хотелось мне.

— Если Дюнкера переизбрали президентом, — продолжал он, — вполне возможно, что он тоже как-то поддержал эту парочку. У них тридцать четыре процента, что составляет восемьдесят процентов голосов всех присутствующих на ассамблее. Я не могу судить ни о ваших талантах, ни о вашем даре убеждения, но не вижу причин, по которым эти двое могли бы изменить мнение в пользу молодого консультанта, находящегося на жалованье…

Я сидел в задумчивости, обескураженный соображениями здравого смысла.

По-летнему одетые туристы беспечно сновали мимо нас, мимо решетки сада, заглядываясь на баннеры.

— Мне очень жаль, — закончил он вполне искренне.

Всегда приятно выслушать сочувственный голос, когда у тебя все плохо, но я еще не был готов себя похоронить. Надо найти какой-то выход, составить план атаки. Должен же быть выход!..

— Если бы вы были на моем месте, что бы вы сделали? Что было бы, с вашей точки зрения, наилучшим в таком контексте?

Он ответил, не колеблясь:

— Отступить. Вы ничего не сможете сделать. В вашем положении вы потеряете все и ничего не приобретете.

В моем положении… Знал бы ты, старина, мое положение…

Я рассчитался за два перье, поблагодарил его за помощь, и мы расстались.

А я отправился сквозь Люксембургский сад. Ходьба всегда помогала мне сбросить напряжение, избавиться от тревоги и восстановить силы. Я потерпел поражение, но сдаваться не собирался. Это сражение было моей единственной надеждой обрести свободу, а может, и остаться в живых. И я душой и телом был готов его принять, пусть даже шансы мои приближались к нулю. Надо было найти угол атаки…

Я завидовал беззаботным людям, гулявшим в саду. Маленькие старушки с рук кормили хлебом птиц, деликатно отгоняя вездесущих воробьев, норовивших украсть кусочек и улететь с ним на ближайшее дерево. Студенты пытали счастья, стараясь обратить на себя внимание девушек. А те как ни в чем не бывало листали учебники, сидя на металлических зеленых стульях и разнежившись от запаха роз. По саду ходили пони с довольными ребятишками на спинах, а рядом шли родители.

Я направился к тому выходу, что рядом с Сенатом, и зашагал по улочкам, спускавшимся к театру «Одеон».

Весь вечер я бродил по городу, чтобы прийти в себя, поворачивая ситуацию и так и эдак, ища слабое место в системе и стараясь разработать множество разных сценариев. У меня было такое ощущение, что я вот-вот найду, как подступиться к делу. Нужная мысль о том, как следует заново раздать карты, чтобы хоть что-то предпринять, ходила где-то рядом. Была ли то истинная интуиция или страстное желание найти выход?

Войдя в дом, я увидел, что к ручке моей двери привязан бумажный пакет. Я положил его на кухонный стол. Внутри оказался еще теплый сверток, завернутый в фольгу. Сверху лежал синий конверт с тонко отделанным зубчатым клапаном. Я открыл его. В нем оказалась записка на такой же синей бумаге. Почерк был ровный, с нажимом, так в наши дни уже никто не пишет.

«Приятного аппетита. Мадам Бланшар».

В этот вечер я обедал восхитительными шоколадными пирожными.

39

Несмотря на то что я всеми силами пытался выполнить последнее задание, надо было смириться с очевидностью и обеспечить позиции для отступления. Шансы на успех приближались к нулю, и я просто обязан был предусмотреть поражение и встретить его возможные последствия. Это был вопрос выживания.

Я решил провести углубленное расследование по поводу темного прошлого Игоря Дубровского. Если он действительно добился освобождения, загипнотизировав судей, в чем я далеко не был уверен, то мне надо было разыскать еще какие-нибудь детали, которые обеспечили бы мне сильную позицию на переговорах. Если же я докопаюсь до трупов, то у меня будет еще козырь… Мною двигало внутреннее убеждение, что ключ к моей свободе кроется именно в его прошлом.

Я снова вернулся к Интернету, к поиску статьи журналиста из «Монд», имя которого позабыл. Этот журналист полнее, чем другие, документировал дело об убийстве. Я вспомнил, что он давал такие точные детали метода Дубровского и такие сведения о нем самом, как будто был с ним лично знаком. С ним обязательно надо было поговорить.

Статью я нашел без труда. Автора звали Жан Калюзак. Не сбавляя темпа, я взялся за телефон.

— Здравствуйте, я разыскиваю журналиста, который работал в «Монд» в семидесятые годы, не знаю, работает ли он сейчас…

— Как его имя?

— Жан Калюзак.

— Как вы сказали?

— Калюзак. Жан Калюзак.

— Никогда о таком не слышала. Я уже восемь лет здесь работаю… Наверное, ваш приятель уже давно уволился!