Бог Войны (ЛП)

И я оставил его, покинул ярко освещённый фонарями шатёр, утирая глаза. Я шёл мимо костров, вокруг которых под дождём собирались люди, а из шалашей доносились женские голоса. За войском увязались все шлюхи северной Мерсии, а, насколько я знал, еще и Уэссекса. Хриплое пение теперь осталось где-то далеко позади. Пьяные, решил я и уже почти подошёл к кострам своих воинов, когда пение сменилось гневными криками. Ночь прорезал вопль.

Раздался лязг клинков. Криков стало больше. У меня из оружия был только маленький нож, но я развернулся и побежал к месту драки. За мной к внезапной вспышке яркого света бросились и другие. Шатёр короля был охвачен огнём, пропитанное воском полотно жарко пылало. Теперь вокруг меня отовсюду слышались крики. Воины обнажили мечи, в глазах у них отражался страх. Я видел, что стражники, стоявшие возле шатра, убиты, их трупы освещало пламя горящего шатра. Шатёр окружили телохранители Этельстана в алых плащах, другие разрывали горящую ткань.

— Они ушли! — взревел кто-то. — Ушли!

В наш лагерь каким-то образом проникла кучка людей Анлафа. Они-то как раз и пели, делая вид, что пьяны. Надеялись убить Этельстана и вырвать нам сердце ещё до начала битвы, но Этельстана в шатре не оказалось. А вместо него они обнаружили там епископа.

К обугленным останкам шатра приблизился Этельстан.

— Там не было часовых? — разгневанно обратился он к своей свите, а потом увидел меня.

— Лорд Утред. Я сожалею.

Мой старший сын был мёртв. Его сразил меч, и кровь окрасила алым богатое одеяние. Тяжёлый нательный крест был украден. Его тело вытащили из горящего шатра, но слишком поздно. Теперь я стоял перед ним на коленях, касался его лица, невредимого и странно умиротворённого.

— Мне так жаль, — повторил Этельстан.

На миг я лишился способности говорить.

— Мы примирились, мой король.

— Так значит, завтра начнём войну, — решительно произнёс Этельстан. — И жестоко отомстим за его смерть.

Господь завтра явит нам свои чудеса? Но мой старший сын погиб, и пока я возвращался к своим, огни костров расплывались перед моими глазами.

* * *

Настал рассвет, и птицы запели в верхушках деревьев, как в самый обычный день. За ночь дождь ослаб, но ещё моросил, когда я покинул укрытие. Мои кости ныли, напоминая о том, как я стар. У догорающего костра рвало Иммара Хергильдсона, молодого дана, которого я спас от повешения.

— Перепил ночью? — поинтересовался я, пиная собаку, которая прибежала жрать блевотину.

В ответ он только покачал головой. Лицо было бледное и напуганное.

— Ты уже стоял в стене щитов, — сказал я, — и знаешь, что делать.

— Да, господин.

— К тому же они тоже боятся.

Я кивнул на север, где за низким холмом расположились враги.

— Да, господин, — неуверенно повторил он.

— Ты, главное, следи за ударами копий снизу, — напомнил я, — не опускай щит.

Он был склонен так делать во время тренировок. Воин из второй шеренги врага мог ударить копьём в икру или лодыжку, и естественной реакцией Иммара было опустить щит, открыв себя для удара мечом по груди или горлу.

— Ты справишься, — сказал я ему.

Мой слуга Алдвин принёс мне кубок с элем.

— Есть хлеб, господин, и бекон.

— Сам поешь, — сказал я ему. У меня аппетита не было.

Ко мне приблизился сын, теперь единственный сын. Он тоже был бледен.

— Это Ингилмундр, — сказал Утред.

Я понял — он имеет в виду, что это Ингилмундр проник в наш лагерь и убил его старшего брата.

— Ты уверен?

— Его опознали.

Что ж, это имело смысл. Высокий, красивый норвежец, который клялся в верности Этельстану и получил земли в Виреалуме, лишь притворялся христианином. Он заключил тайный союз с Анлафом и провёл кучку своих людей сквозь тьму. Ингилмундр знал армию Этельстана, говорил на нашем языке и в эту дождливую ночь пришёл убить короля, надеясь лишить нас вождя и посеять панику. Но вместо этого убил моего сына и в суматохе пожара скрылся в ночи.

— Скверный знак, — сказал я.

— Добрый знак, отец.

— Что в нем доброго?

— Напади он чуть раньше, и ты был бы мёртв.

Лёжа ночью без сна, я тоже думал об этом.

— Прежде чем твой брат умер, мы с ним примирились, — сказал я сыну. Я вспомнил наши объятия. Я чувствовал в тот момент, что сын беззвучно рыдает, уткнувшись мне в плечо. — Плохой я отец.

— Нет!

— Теперь уже слишком поздно, — отрезал я. — Но сегодня мы убьём Ингилмундра. Заставим его страдать.

На мне были штаны и рубаха, но Алдвин принёс мне лучшую фризскую кольчугу с тяжёлым плетением, на кожаной подкладке и обрамлённую по подолу и горловине серебряными и золотыми кольцами. Я нацепил богато украшенные браслеты, сверкающие трофеи прошлых побед, они напомнят врагу, что я — лорд-воитель. Надел тяжёлые сапоги со стальными полосками и золотыми шпорами. Застегнул расшитый серебряными квадратами пояс с малым мечом — под правой рукой я держал Осиное жало, а сверху тяжелый пояс с золотыми волчьими головами, с которого на левом бедре свисали ножны со Вздохом змея.