Бог Войны (ЛП)

— Никогда бы сам не додумался! — Стеапа поверил мне и смущённо смолк.

Я как раз собрался сесть на Снаугебланда, и Стеапа шагнул ко мне. Я решил, что он собирается подставить руки и помочь мне вскочить в седло, но вместо этого он робко, но крепко обнял меня.

— Да пребудет с тобой Бог, господин.

— Завтра вечером встретимся, — сказал я. — На поле, усеянном поверженными врагами.

— Молюсь, чтобы так и было.

Я сказал последнее «прощай» Бенедетте, убедился, что у неё есть хорошая лошадь и полный кошель монет.

— Если мы проиграем, уезжай из города, через Ди, по мосту и прямо на юг! — велел я ей.

— Ты не проиграешь! — с жаром отозвалась она. — Я не могу тебя потерять!

Бенедетта тоже хотела пойти на поле битвы, но я запретил, и она, хоть и нехотя, подчинилась, правда, не даром. Она сняла с шеи тяжёлый золотой крест и вложила его в мою руку.

— Вот, надень это ради меня. Он тебя защитит.

Я колебался. Моих богов оскорблять не хотелось, но я знал, что крест дорог Бенедетте как подарок королевы Эдгивы.

— Надевай! — строго приказала она. — Я уверена, он тебя сохранит!

Я повесил крест на шею рядом с серебряным молотом.

— И не смей снимать! — предупредила меня Бенедетта.

— Не буду. Увижусь с тобой, когда победим.

— Смотри, не обмани!

Я оставил с ней Эадрика, сказав, что он слишком стар для сражения, и приказал охранять её, а если мы проиграем, увезти подальше на юг. Мы с ней поцеловались, и я ушёл. В глазах Бенедетты стояли слёзы.

Я не стал говорить о невесте, предложенной Этельстаном, зная, что Бенедетту это разозлит так же сильно, как потрясло меня. Тем же утром я мельком увидел Элдриду, когда та шла в церковь, в сопровождении шести монахинь. И сама она, одетая в серое и с тяжёлым серебряным крестом на груди, тоже напоминала монахиню. Маленькая и пухленькая девушка с личиком, как у возмущённого поросёнка, но этот поросёнок стоил целое состояние.

Мы стояли лагерем южнее моста, готовые с рассветом выдвигаться на поле битвы. У нас был хлеб, холодная говядина и эль. С наступлением темноты пошел дождь, а на севере, за невысоким хребтом, поле битвы озарилось кострами вражеского лагеря. Они прошли на юг из Дингесмера, где причалили их корабли, и в нашем лагере не осталось ни единого человека, который не глядел бы на это огромное зарево, гадая, сколько воинов собралось вокруг тех костров.

Этельстан привёл больше трёх тысяч воинов, не считая фирда, который мало что мог противопоставить хорошо обученным воинам Анлафа. Ещё у Этельстана были пять сотен людей Стеапы, стоявшие в двух милях за нами, но у Анлафа и Константина, по моим подсчётам, получалось почти пять тысяч. Кое-кто считал, что шесть или даже семь, но никто не знал точно.

Мы ужинали вместе — я, мой сын, Финан, Эгиль и Торольф. Говорили мало и ещё меньше ели. Ситрик присоединился к нам, но только пил эль.

— Когда кончается перемирие? — спросил он.

— В полночь.

— Но до рассвета драться они не станут, — сказал Эгиль.

— Поздним утром, — ответил я.

Нужно время, чтобы выстроить армии, а потом ещё — для глупцов, которые станут хвастать силой, выходя перед строем и предлагая бой один на один.

Дождь стучал по навесу из парусины, натянутому между шестами.

— Земля вымокнет, — угрюмо заметил Финан, — будет скользко.

Никто не ответил.

— Нужно поспать, — сказал я, хоть и знал, как трудно будет уснуть.

Врагам тоже будет непросто спать — земля станет скользкой для них так же, как и для нас. Дождь усилился. Я молился, чтобы он не закончился весь завтрашний день, потому что норвежцы из Ирландии любили использовать лучников, а от дождя тетивы намокнут и ослабнут.

Я обошел костры своих воинов. Говорил им обычные слова, напомнил, что они готовились к этому, что часы, дни, месяцы, и годы тренировок помогут им завтра остаться в живых. Но я знал, что многие погибнут, несмотря на их навыки, ибо стене щитов неведома жалость. Рядом с несколькими моими христианами молился священник, я не стал его беспокоить, лишь велел остальным поесть и поспать, если смогут, и держаться твердо.

— Мы с вами — волки Беббанбурга, — напомнил я им, — и нас еще никто не побеждал.

Внезапный ливень вынудил меня поспешить к самым большим кострам в центре лагеря. Я не ждал, что сражение начнется раньше полудня, однако надел кольчугу — главным образом из-за тепла, которое давала кожаная подкладка. В шатре короля я увидел свет свечей и побрёл туда. Два стражника возле входа признали меня и, поскольку я был без меча или сакса, пропустили внутрь.

— Господин, короля здесь нет, — сказал мне один.

Я все равно вошел, просто чтобы спрятаться от дождя. Там не было никого, кроме священника в расшитых одеждах. Он стоял на коленях на подушке перед временным алтарём, на котором размещалось серебряное распятие. Услышав меня, священник обернулся, и я увидел, что это мой сын-епископ. Я остановился, вознамерившись покинуть шатер, но сын поднялся. Он, похоже, смутился не меньше меня.

— Отец, — неуверенно заговорил он, — король ушел поговорить со своими людьми.

— Я был занят тем же.