Бог смерти не любит яблоки

“Да как тебе сказать-то, кэп? Вопрос интересный, конечно. Меня можно поздравить с тем, что я отправил племянника самого Канцлера или в медкапсулу, или на тот свет. Надеюсь на второе, но более вероятно всё же первое.”

“Звучит как отменная новость для меня. Убирайся оттуда, Джекс, пока им не до тебя.”

“Разумное предложение, кэп. Но я вишу в космосе, в спасательной капсуле. Движки не пашут, и один из альданских охотников держит меня в манипуляторах. Потому “убирайся” — план очень хороший, только вот для меня, к сожалению, нерелевантный. Собственно, пора активировать ССК. Я не должен попасть им в руки, сама всё понимаешь.”

“Понимаю, — что уж тут непонятного. — У меня базово то же самое. Можем на счёт три, если хочешь. В компании подыхать веселее, а?”

“Гадство. Статус?”

“Движки не пашут, СЖО работает. Лечу куда-то, направление определить сложно.”

“Альды?”

“Нет в обозримой близости. У них сейчас проблемы намного, намного серьёзней, чем космический мусор.”

“Тогда никакого “на счёт три”, кэп. Барахтаться надо до последнего.”

Серьёзно?

“До последнего чего, Джекс? Пока отрублюсь и проснусь в объятиях альдских дознавателей?”

“До последней надежды.”

“Ты там перегрелся, Джекс? Или башкой долбанулся? Какая у нас тут надежда? Квадрат контролируется альдами, полностью. Остатки наших сил удаляются отсюда прямо сейчас настолько быстро, насколько только могут. СЖО хватит на восемь часов при лучших раскладах. Какая нахрен надежда?”

Он помолчал пару мгновений, и Ли показалось, что уже всё.

Она перестала смеяться. Внутри всё скрутило. Она вдруг осознала, что осталась совершенно одна среди обломков кораблей и космического холода. В тишине.

Когда приборы запищали надрывно, сигнализируя о перегреве, она почувствовала практически облегчение. Входим в атмосферу, значит? Интересно, на какую из планет она упадёт? Вот забавно, если на ту самую, яблочную…

“Так вот к чему это я, кэп, — продолжил вдруг Джекс. — У меня осталось пять секунд, и я вдруг понял, что у меня есть последнее желание.”

“Жги,” — сказала она.

Языки пламени заплясали по обшивке.

“Пообещай мне, что всегда будешь барахтаться до последнего. По ту и эту сторону надежды. Пообещай, что будешь жить.”

“Маловероятно, Джекс.”

“А ты проверь. Даже если прямо сейчас не хочется. Должен же кто-то собрать за нас всех эти треклятые камни?”

“Глупо обещать такое, когда всё время играешь со смертью.”

“Мы все, кто пока ещё жив, играем со смертью, Лиана. Но тут главное — играть до последнего хода. Не торопить финал, даже если очень хочется. Пообещаешь?”

“Джекс…”

“Обещай.”

“Обещаю, чтоб тебя! Но я уже…”

Ли умолкла, увидев, что маячок Джекса пропал.

Пламя становилось ярче, системы надсадно визжали. Последний ход, так? Что это, если не он? Но предсмертные желания возможно-почти-друзей, даже самые дурацкие, надо всегда выполнять. Даже если смысла в них чуть.

Потому, вполне понимая всю бессмысленность этого мероприятия, Ли всё равно попыталась врубить последний оставшийся двигатель. Не то чтобы он действительно мог её спасти, но…

До последней надежды, верно?

14

*

Надеяться не на что.

Танатос тонул в раскалённой, обжигающей боли. Ничего удивительного: было бы странно, позволь ему Эласто после такого промаха просто болтаться в космосе, ожидая эвакуации.

Впрочем, бьющая по нервам боль, расползающаяся от места соединения тела с маской, была, если честно, почти что облегчением. Она отвлекала от отчаянного осознания катастрофы.

Амано не отвечал. Флагман был разворочен, и одному космосу известно, сколько придётся потратить времени на его починку — что, учитывая предполагаемую роль в восстании, самая настоящая катастрофа… Впрочем, даже не это было самой настоящей проблемой. Хуже всего было другое: он не смог. Слил бой под прицелом камер, фиксирующих программ и прочего, на глазах у буквально всех.

Вот это — катастрофа.

Это не оправдаешь отвлечением, сбоем системы или случайной ошибкой: вирт моделировал ему правильные варианты, но Танатос совершенно осознанно поступил наперекор, подыгрывая противнику.

Хотя, конечно, “осознанно” — слово громкое и в данном случае неуместное. Потому что, если бы его кто-то спросил, о чём он вообще думал, ответить бы вот так сразу не получилось. Прискорбное “Ни о чём”, пожалуй, было бы точнее всего. Но и оно не стало бы правдой… Не совсем правдой.

Правда в том, что он открылся ей, не думая и не сомневаясь.

Правда в том, что в один ослепительный, отвратительный, обжигающий миг он вдруг понял, что не может убить её. Не может. Даже если знает, что так правильно, даже если ненавидит, даже если злится, даже если на кону всё на свете и даже немного больше. Потому что каким-то неведомым образом она стала больше всего остального мира для него.

Всем миром для него.

Вопреки программе, вирту, правилам, игре с огромными ставками. Вопреки логике, стратегической целесообразности и причинно-следственным связям. Вопреки всему, чему его учили. Вопреки всему, что они оба уже сделали…

Он не мог перейти эту последнюю черту, и на этом точка.

Он трус.