Бог смерти не любит яблоки

— Да, — ответил Амано сухо, — доверять не стоило. Когда играешь в то, во что мы тут играем, доверять вообще никому не стоит, это правило. Но если честно, то во всём этом нет вины твоей. Или её. Это только… знаешь, контекст.

— Контекст?

— А как это ещё назвать? Здесь, сейчас в этих обстоятельствах вы не можете быть возлюбленными, друзьями, близкими людьми. Это контекст ваших жизней.

— Структура данного момента… — пробормотал Танатос, вспомнив ещё одну книгу, с которой познакомила его Ли — одну из многих.

— Да, если хочешь, — поморщился Амано. — Но по мне, так контекст уместней. Жизни, которые зависят от тебя и от неё, миры, которые вас окружают, лидеры, которые говорят с вами из вирта, ваши потери, ваши предательства. Наконец, цели, цены, уже за них уплаченные… Это всё контекст, так? И слушай, только в сопливых сказочках двое могут дружить или любить вопреки такому. По крайней мере, когда в разгаре война. На деле контекст зачастую оказывается сильнее отдельных людей. И сильнее любви.

Эти слова вызвали вспышку бессильной ярости глубоко внутри.

— Я не понимаю, зачем ты мне этого говоришь.

— А что тут понимать. Вот помнишь мою мать, например? Она ведь филантроп. Первая женщина дома Эласто, та самая, которая посещает сотню благотворительных фондов за полгода и спасает золотистых панд.

— Кого?

— Эндемики с планеты Вефра. Редкостно уродливые твари, если ты спросишь меня. Понятия не имею, почему их назвали в честь вымерших медведей с Земли Изначальной… Не о том речь. Сам факт, что моя мать получила премию “золотое сердце Альдо”. Что, как ты понимаешь, не мешает ей всячески поддерживать идею “насаждения генетической разумности во имя всеобщего блага”. И усыплять мода-горничную, когда та отслужила свой срок. Мать не видит в этом ничего странного, весь круг диро не видит в этом ничего странного. Им невыгодно было бы видеть это самое странное, да, но здесь даже не про выгоду. Они этого не видят, потому что это их норма, их контекст. Я обычно напоминаю себе об этом, когда сталкиваюсь с очередным дерьмом. Я говорю себе: это просто их контекст. Так проще.

Амано холодно улыбнулся. Это был первый раз на памяти Танатоса, когда он заговорил о своей матери: раньше эта тема была большим табу. Да и весь разговор в целом казался неожиданным, особенно учитывая привычное хладнокровие Амано.

— Мать меня любит, насколько умеет, — продолжил он. — В её золотом сердце, пожалуй, хватает места, чтобы желать для меня самого лучшего. Но именно потому, скажи я ей, что пытаюсь дать власть модам, она бы тут же побежала к дяде. Причём для моего же блага — или, по крайней мере, она на тот момент искренне в это верила бы. Не потому что она не любит меня. Просто это — её контекст… Я, в свою очередь, должен время от времени проводить время с кругом диро. Я улыбаюсь, и обсуждаю с ними дела и детей, присылаю и получаю подарки. Некоторые из них мне нравятся, знаешь? Интересные, яркие, притягательные люди. Приятные, с равными так точно. Но, если наша задумка удастся, многие из них скорей всего либо сдохнут, либо закончат свою жизнь в тюрьме — или на что там хватит вашей фантазии. Я выбрал вас, и это цена. Я знаю, глядя на них, какую судьбу им готовлю, и это уже мой... контекст.

Танатос молчал. Он никогда не задумывался об этой стороне жизни Амано, никогда не думал о том, чем тот платит за сомнительное удовольствие — быть на стороне восстания модов.

Танатос почувствовал, как злость уходит, а на смену ей накатывает странное отупение, опустошение, буквально пригибающее к земле. Ему случалось испытывать подобное в лабораториях, во время особенно хитровыкрученных психологических экспериментов. Но — не в такой степени.

— Ещё раз: зачем ты мне это говоришь?

— Чтобы ты не занимался поиском правых и виноватых. Вы оба не хороши и не плохи, вы просто на своих местах. И в своём контексте. Ненависть в данном случае деструктивна, уж поверь. Я проходил.

— А боль в груди? — он не собирался спрашивать, но у него вырвалось почти помимо воли. — Горечь во рту, странное давящее чувство по всему телу, затруднённое дыхание? Я проверил жизненные показатели, они в норме.

— Так ощущается беспомощное горе, — сказал Амано. — Оно приходит за злостью. Его чувствуешь всегда, когда контекст оказывается сильнее тебя. Это я проходил тоже.

Танатос собирался ответить, но его прервал сигнал.

Пора было возвращаться в реальность. К их контексту.

— Начинается.

— Да. Начинается.

*

“Воины Гвады! Битва за Гэлло проиграна. Сдавайтесь в плен, и вам будет даровано помилование. Каждый сдавшийся офицер получит статус гражданина. У вас есть слово Канцлера Альдо!”

Это сообщение, в разных вариациях, но неизменное по сути, передавалось по всем каналам связи, до которых альды только могли дотянуться. Образно говоря, оно гремело из каждого чайника — чем бы ни был в конечном итоге этот самый “чайник”, Танатосу нравилась идиома.