Бог пятничного вечера

– Ты никогда не задумывалась о собственной жизни?

– А что с ней такое?

Мой внутренний радар гонгом звучал в голове. Во мне боролись два противоположных чувства. Одно требовало повернуться и бежать. Бежать куда глаза глядят, лишь бы как можно дальше от нее и как можно быстрее. Другое призывало поквитаться, сделать ей больно. Было и третье чувство, но его я отчаянно пытался не слушать. А еще меня не покидало стойкое ощущение, что ей все это известно. Джинджер была далеко не глупа и прекрасно знала, что дотронься я до нее хоть пальцем, это было бы нарушение условий досрочного освобождения, и меня вернули бы в тюрьму. Она все прекрасно рассчитала, и счет тянул в ее пользу.

– Ты выстроила карьеру, посвятила жизнь поддержке женщин, пострадавших от насилия, но сама ты ничего об этом не знаешь.

Женщина постаралась скрыть реакцию, но мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что я проделал брешь в ее доспехах.

– Ты не имеешь никакого права заниматься тем, чем занимаешься.

Джинджер пришла в себя быстро. Я просовывал ногу в джинсы, когда она воспользовалась этим шансом – прошла через комнату, привстала на цыпочки и прижалась ко мне.

– Неужели я тебя нисколечко не волную? – она улыбнулась и приподняла бровь. – Двенадцать лет – долгий срок.

Я бы солгал, если бы сказал, что ничего не почувствовал. Соблазн был велик. Прикосновение ее кожи, приглашение, тепло мягкого женского тела… Голос у меня в голове кричал во все легкие: «Ты это заслужил. Поверь мне, заслужил. Так давай, действуй», но во всем этом пьянящем безумии был один большой дефект. Один неподдающийся исправлению недостаток.

Влечение – не любовь, и Джинджер не могла победить Одри.

Поэтому, как бы громко ни кричал мой похотливый друг, память о моей замечательной жене осталась в сердце. Тюрьма не смогла стереть ее образ.

Не догадываясь, что чары ее разрушены, Джинджер обвила меня руками за шею и поцеловала в щеку. Влажный, теплый поцелуй, рожденный холодным сердцем. При всех своих успехах Джинджер так и не смогла понять, что мы с Одри знали друг друга. На двоих делили нашу любовь, смех, слезы, радости и беды. У нас с Одри было нечто гораздо большее, чем просто секс. Боюсь, ничего другого Джинджер никогда и не знала. Она стремилась только завоевать, тогда как моя жена отдавала мне себя бескорыстно, не требуя взамен ничего, кроме любви. Как бы ни старалась Джинджер, она со всеми своими играми и безупречным телом, распаляемая ненасытной жаждой власти, не могла тягаться с той нежной девушкой, еще в школе отдавшей мне свое сердце. Джинджер с ее непомерными амбициями было этого не понять.

– Ты и в подметки не годишься моей жене, – прошептал я и только тогда заметил, что кто-то стоит перед дверью и смотрит в дом.

Джинджер инстинктивно прижалась ко мне еще теснее, а когда мы одновременно повернули головы, то увидели Одри, с отвращением и изумлением глядящую на нас через стекло. Так вот оно что. Мы с Одри были не более чем пешками в игре Джинджер, по своему желанию передвигавшей нас по шахматной доске.

Шах и мат.

Джинджер улыбнулась – самодовольно и торжествующе, – потом немного отодвинулась, дотронулась пальцем до кончика моего носа и прошептала:

– Ну и кто же кому не годится в подметки?

Впервые за долгое время я вспыхнул от злости, потому что понял: что бы я ни сделал, Джинджер всегда будет мало. Она никогда не остановится.

Никогда.

А значит, и страданиям Одри не будет конца.

Я натянул джинсы и, подняв голову, обнаружил, что Одри исчезла. Не особенно церемонясь, я взял Джинджер за плечо, чтобы вывести из своего дома, и тут в дверях возник первый из двух ее телохранителей.

Здоровенный, как шкаф, громила шагнул ко мне и поднял руку, намереваясь схватить за шею. Вступать в поединок у меня не было ни малейшего желания, поэтому я ушел в сторону и пнул его в колено, пяткой по коленной чашечке. Что-то хрустнуло, и он кулем повалился на пол.

Громила номер два оказался более жилистым и проворным. Влетев в комнату, он сбил меня с ног и два или три раза заехал мне по лицу, прежде чем я левым хуком разбил ему нос. Его физиономия взорвалась, как воздушный шар, глаза закатились, и он рухнул на пол, раскинув руки и замерев, как таракан.

Наблюдавшая за всем этим с немалым любопытством Джинджер накинула тренчкот, вышла и остановилась всего в нескольких шагах от Одри, которая стояла, оцепенев, на крыльце среди осколков того, что когда-то было ее душой. Джинджер не спеша завязала пояс и указательным пальцем стерла размазавшееся пятнышко губной помады, слегка повернулась, бросила: «Привет, Одри», – и направилась к своему «Мерседесу», припаркованному под деревьями чуть поодаль. Заведя мотор, женщина свистнула своих псов, убрала мягкий верх крыши и медленно покатила по дорожке.