Бог неудачников

– Что, говорят, ты тут без меня плохо себя вела? – Пожурил я ее, пока она крутилась вокруг меня. Потом присел, стиснул ее морду в ладонях и заглянул в желтые глаза. В них не было ни капельки вины, зато столько радости, что на ум мне пришла Настя, но тут я сказал себе: «Стоп, дальше запретная зона!».

Вслух же, обращаясь к собаке, я произнес совсем другое:

– Ладно, прощаю на первый раз. Кстати, я припас тебе подарочек.

И принялся шарить по карманам куртки в поисках купленного накануне поводка, но его там не было. Потерял-таки, пропойца!

– Ну вот, осталась ты без подарка. – со вздохом признался я Псине. – Сама виновата: надо было себе хозяина получше выбирать!

У меня мелькнула было мысль, взять ее завтра с собой к матери, куда я всерьез собрался, но я тут же ее отбросил, вовремя сообразив, что это вряд ли обрадует Алку. Что ж, придется задабривать Славку!

Глава IX

За те несколько месяцев, что мы не виделись, мать, как мне показалось, здорово сдала. Она и прежде не отличалась крепким здоровьем, а с тех пор, как умер отец, стала совсем слаба. У нее постоянно скакало давление, а в прошлом году случился микроинсульт. Алка тогда устроила мне страшный разнос, обвинив в бесчувственности. В итоге я на целую неделю переселился к ним на дачу и исполнял все ее прихоти. Кончилось это, правда, тем, что мы крупно поскандалили: я указал Алке на то, что у нее, на минуточку, есть еще муж и двое вполне взрослых детей, которых, между прочим, вырастила наша с Алкой общая мать, а, значит, ей и без меня найдется кем покомандовать. Алка, разумеется, от такого моего свободомыслия не на шутку разъярилась, и мне пришлось быстро сматывать удочки, благо, к тому моменту матери стало значительно лучше.

Теперь же мы с Алкой сидели бок о бок напротив матери и дружно изображали любящих родственников. Алка почти живо интересовалась моими делами, я без особого раздражения отвечал на ее идиотские вопросы. Мать смотрела на меня и тихо улыбалась. Могу себе представить, чего стоила бедной Алке эта сцена! Ведь ее с самого детства мучила страшная ревность. Она всегда считала, что мать любит меня сильнее, чем ее. Причем совершенно незаслуженно. Да, собственно, так оно и было, и я сам это знал, но что я мог поделать? Попробуй – объясни Алке, что любовь – штука иррациональная. Любят не за то, что есть, а за то, что могло бы быть. Тут все завязано на воображении. Впрочем, родительская любовь – явление отдельное, а потому мы с Алкой по гроб жизни будем мучиться каждый своим: она обидой за то, что получила этой любви меньше, чем ей требовалось; я – угрызениями совести за то, что мне незаслуженно отпустили лишку.

Наверное, я таким родился. Хотя сначала ничего как будто не предвещало, даже наоборот. Я был хорошим, послушным мальчиком. Меня хвалили воспитательницы в детском саду и учителя в школе, в которой я, как принято выражаться, шел на медаль, да так и не дошел. В последний момент сорвалось – получил четверку по алгебре. Помню, переживал, из-за того, что не оправдал надежд родителей и классной руководительницы и жутко завидовал Алке. Той в ту пору жилось куда как легче, потому что от нее никогда ничего не ждали. Говорили: да что с нее взять, выйдет замуж более-менее, да и ладно.

Училась она из-под палки, родители бились с ней, бились и, в конце концов, махнули рукой, направив нерастраченную энергию на младшенького. То есть на меня. И это вышло мне боком, а точнее, чертовой уймой комплексов, которыми я маюсь и поныне.

Та же Алка при каждом удобном случае поминает и мне, и матери, что, когда она в старших классах стыдилась своих немодных сапог, мне было куплено пианино, а разве я стал великим музыкантом? И вообще, разве я хоть кем-то стал? И крыть мне, как говорится, нечем. Точнее, я, наверное, мог бы сказать, что никого не просил покупать мне пианино, что ненавидел гаммы и вообще не собирался становиться музыкантом, ни великим, ни заурядным, но кого это интересовало? Много ли хорошего я поимел с того, что в меня вбухивались отрываемые от Алки деньги и напихивались разнообразные знания? Возможно, моя жизнь сложилась бы куда счастливее, будь я простым работягой, к примеру, часовщиком. Сидел бы себе, ковырялся в винтиках, шпунтиках и пружинках и не помышлял ни о каком писательстве. Мои руки были бы постоянно заняты, а голова работала только на то, чтобы поставить перед ними нужную задачу, и не отвлекалась бы на всякие там рефлексии и прочую ерунду.