Бог Монстров

Все сразу убило бы нас. Зная это, Природа скрывает большую часть боли за отрицанием и ложной надеждой, так что только трещина на самом деле затрагивает сердце. Прошло несколько часов, дней, когда реальность начинает успокаиваться, надежда угасает, и вся тяжесть агонии давит на хрупкий орган, сокрушая нас правдой. И к тому времени мы настолько погружаемся в страдания, что едва замечаем нехватку дыхания. Пустота. Бесконечная пустота, которая затягивает нас в самые глубины отчаяния.

Ослабев от жажды и истощения, я смотрю в кромешную тьму камеры, где меня держали неопределенное количество времени, без еды. Без воды. Без света. В воздухе витает зловоние смерти, и я предполагаю, что меня запихнули в камеру, где недавно кто-то умер. Бешенный. Может быть, Линдси. Я понятия не имею, где они держали меня.

Каждую секунду в этом аду мой разум мучает меня последними моментами «Титуса». Трудно сказать, являются ли образы в моей голове снами или моментами бодрствования, поскольку темнота никогда не рассеивается.

Мое тело начинает биться о каменные стены, скребя по шероховатой поверхности, и раны на спине от моей последней порки оживают. Они будут заражены, я уверена в этом, но это больше не имеет значения.

Ничто больше не имеет значения.

Тьма тянет меня уже несколько часов, и я хочу скользнуть в ее объятия, заснуть и никогда не просыпаться. Возможно, я увижу Титуса в этих снах. Я подбегу к нему и окажусь в его сильных объятиях.

Да, это то, куда я хочу пойти.

Дверь открывается навстречу мерцающему лучу света. В камеру засовывают поднос с едой, прежде чем по комнате расползаются тени, когда дверь снова закрывается.

В воздухе витает запах мяса, и я карабкаюсь на четвереньках. Похлопывая вокруг, я ударяюсь рукой о жесть и столовое серебро, звеня металлом, пока слепо ищу еду. Игривый вкус любого животного, которое они приготовили, вызывает легкое неудовольствие, поскольку я отрываю мясо от кости зубами, как животное, и слизываю соленый жир с пальцев. Я выпиваю чашку несвежей воды, не обращая внимания на ее легкий запах. Я понятия не имею, что я ела или пила, только то, что это наполняет мой желудок на данный момент.

Ослепительный свет прорезает темноту, и в мою камеру входят два охранника.

— Нет! Нет! Я брыкаюсь и замахиваюсь на них, призывая упрямую силу, которая отказывается быть побежденной, даже сейчас. Даже когда я потеряла то, что имело значение больше всего.

Грубые руки поднимают меня с пола, толкая мое тело, когда они вытаскивают меня из камеры.

— Отпусти меня! Убери от меня свои гребаные руки! Мой голос отражается от стен, издеваясь надо мной своим эхом.

Цемент натирает кончики пальцев на ногах, пока меня выносят из одиночной камеры и поднимают по лестнице. Знакомый пейзаж заброшенной тюрьмы проходит мимо моего сознания, но я не утруждаю себя вопросом, куда они меня ведут, потому что я уже знаю.

Мы останавливаемся перед дверью спальни Ремуса, и охранник стучит, прежде чем открыть ее.

Они тащат меня через комнату, мимо Ремуса, который стоит рядом с кроватью, одетый в бархатный красный халат.

В противоположном конце комнаты Агата сидит, ссутулившись, в кресле, потягивая красную жидкость, похожую на вино. Ожерелье моей бабушки все еще покоится у нее на ключице.

Высвобождая руку, я выпрямляюсь, высоко подняв подбородок. В ту секунду, когда я поворачиваюсь к Агате, чтобы сорвать с ее шеи свое ожерелье, руки охранников снова оказываются на мне, оттаскивая меня назад.

Холодные кандалы привязывают мои запястья и лодыжки к столбикам кровати, не обращая внимания на то, насколько туго. Когда мужчины отступают, Ремус смотрит на меня сверху вниз с пустотой, которую я сейчас даже не могу начать расшифровывать.

— Как ты узнал? Слова практически шипят сквозь мои стиснутые зубы.

— Где тебя найти? Мама, конечно, рассказала мне.

Мама. Я хмурюсь, когда мой разум неохотно собирает разрозненные кусочки вместе, составляя головоломку для гораздо большей картины, которую я не смогла увидеть.

— Мама Чилсон. Она была той, кто приютил тебя. Кто читал тебе Библию. Дети, которых Фрейя обменяла на свободу Лилит.

— Динь-динь-динь! Он поднимает свою поврежденную руку, крутя ею передо мной.

— Она сделала это с тобой?

— Нет, благослови господь ее душу. Мы с Агатой были инфицированы при рождении. Мы были инициаторами исследований, проведенных в монастыре. Нас растили ученые и врачи, пока мы не стали достаточно взрослыми, чтобы идти своим путем.

— Прирожденный Рейтер.

— Снова да. Теперь ты понимаешь, почему для меня так важно трахнуть что-то чистое? Его пальцы скользят вниз по краю моего тела, куда он направляет свое внимание.

— Твой отец сделал нас сиротами.

Он убил мою мать и брата во время налета на наше гнездо. Я помню тот день очень отчетливо. Глаза, казалось бы, затуманены воспоминаниями, он стискивает зубы, как будто заново переживая гнев.