Бог Ярости

Когда он целует меня, мне кажется, что я теряю часть себя, которую уже никогда не смогу восстановить. И все же я не могу не зарываться пальцами в его волосы, не стонать ему в рот, не скользить языком по его языку, не сосать, не кусать и не забываться.

На одно мгновение я теряюсь и позволяю себе погрузиться в сон.

Он отрывает свой рот от моего, и мне приходится физически удерживать себя от того, чтобы не погнаться за его языком и не прижать его к своему.

Николай в последний раз оттягивает мою нижнюю губу, прежде чем отпустить ее и оттолкнуться, чтобы встать, а его палец дразнит мой сосок по пути.

— Я сейчас вернусь, малыш. Не двигайся.

Я поворачиваю голову в сторону, наблюдая за тем, как напрягаются его чернильные мышцы спины, как путаются его волосы от того, как сильно я дергал и сжимал в кулаке их чернильные пряди.

Где-то в центре груди у меня болит.

Почему, черт возьми, он так красив и почему меня… так тянет к нему?

Разве я не должен быть сломлен?

Несколько секунд я смотрю на белый потолок, но затем, когда дымка удовольствия исчезает, я моргаю, прогоняя смятение, и трезвею.

Ноги еле держат меня, когда я встаю и хватаю одежду, а затем, неловко надевая ее, бегу к лифту.

Внутри я замираю, указательный палец нависает над желтой кнопкой первого этажа, а затем я делаю то, что делал всю свою жизнь.

Убегаю. Отрицаю. Притворяюсь.

Тошнота подкатывает к горлу, когда я нажимаю на кнопку.

Дверь закрывается, мои пальцы находят волосы на затылке, и я оттягиваю их, но никакая боль не заглушает чувство потери, ползущее по моим конечностям.

Прошлой ночью я не смог уснуть.

Впервые за восемь долбаных лет я не сомкнул глаз.

Ни одного.

Я ворочался и ворочался, принял три холодных душа, выпил больше травяного чая, чем в викторианской Англии, и отправился в свою студию, но ничто не помогло мне уснуть.

Я даже воткнул в руку свой швейцарский армейский нож, но острие нанесло лишь небольшой порез, а вытекшая кровь не смогла прогнать чернила, которые поглотили меня до пояса, убив всякое удовольствие, которое я испытывал предыдущей ночью.

С чего ты взял, что можешь наслаждаться чем-либо, когда ты чертовски ущербный?

Несмотря на эти мысли и черное лицо в зеркале. Несмотря на кровь, которая хлынула из меня, и красные мазки на холсте, я не могу побороть в себе надежду или кипящее ожидание, которое охватывает меня, когда я выхожу из особняка и делаю свою ежедневную фотографию.

Я не собирался брать наушники, так как Николай всегда снимает их, иногда не очень аккуратно, но если я не надену их, он подумает, что это из-за него.

А разве это не так?

Я игнорирую голос в голове, ставя музыку на паузу, сердце бьется все быстрее, чем дальше я удаляюсь от особняка.

Впервые я радуюсь чему-то и желаю этого всеми фибрами своего существа. Настолько, что это начинает меня пугать.

Впервые я задумался о том, чтобы терпеть боль, лишь бы сначала получить удовольствие.

По крайней мере, на какое-то время.

Мои ноги останавливаются, когда передо мной возникает крупная фигура, и я замираю, пока он вынимает оба AirPods из моих ушей.

Николай без футболки, что не является чем-то новым. А вот что ново, так это дикий взгляд его глаз. Его тон, однако, звучит саркастически.

— Доброго дня тебе, цветок лотоса. У тебя есть что мне сказать?

Я сглатываю ужас, который собирается у меня в горле, и говорю спокойным голосом.

— Нет. С какой стати?

Он делает шаг вперед, а я отступаю на шаг назад. Если я не позволю ему приблизиться, все будет хорошо.

Все становится только хуже, когда он прикасается ко мне.

Николай останавливается и хватается за цепочку, дергая пулю, пока я не убеждаюсь, что он ее порвет.

— Я же ясно сказал тебе не двигаться прошлой ночью, так почему ты убежал и игнорировал мои сообщения?

Он писал? Я поставил телефон в режиме «Не беспокоить» с тех пор, как вернулся домой, и достал его только сейчас, чтобы сделать фотографию. Но прежде, чем я успеваю предложить неубедительное оправдание, Николай проводит пальцами по своим распущенным волосам.

— Твоя игра в эмоциональные качели была очаровательна в первые несколько раз, но тебе нужно прекращать. Не заставляй меня делать это за тебя. Мы оба знаем, что мои методы не пересекаются с твоими хорошими манерами.

Я глубоко вдыхаю.

— Убирайся из моей жизни, Николай.

— Ответ — нет.

— Я хочу, чтобы ты ушел.

— Все равно нет.

— У тебя нет гордости?

— Что это за хрень? Это съедобно?

Я издаю возмущенный звук.

— Я не знаю, какого черта ты на мне помешался, но я говорю тебе, что это невозможно. Я не гей.

Он разражается хохотом, звук царапает по краям моего рассудка, и я хочу протянуть руку, чтобы остановить его, но не могу пошевелиться.

Заткнись.

Заткнись, мать твою…

— Не гей? — усмехается он. — Малыш, ты кончил три раза на мою руку, рот и гребаные пальцы. Ты захлебнулся моим членом и кончил из-за простой стимуляции простаты. Если это не гейство, то я не знаю, что это.

— Хватит болтать, — прохрипел я, пытаясь побороть стук в голове.