Бог Ярости

— Слишком поздно. Мне нравится, что ты не смог устоять перед моим обворожительным очарованием.

— Скорее, бесстыдным флиртом и постоянным подталкиванием.

— Это прилагается к очарованию.

— Ты невозможен.

— Ты знаешь, что тебе это нравится, — я подмигиваю ему. — Кроме того, ты не стесняешься меня, и я чертовски горжусь этим. Я хочу, чтобы ты знал, что можешь отказаться от контроля и верить, что я никогда не использую твои уязвимые места против тебя.

— Я знаю, — шепчет он, но грустная нотка в его голосе выбивает меня из колеи, но лишь на секунду, прежде чем его выражение лица возвращается к нормальному.

Я понимаю, что тема закрыта, прежде чем он дает это понять.

— Чем хочешь заняться? Какими-нибудь другими туристическими штуками? Может быть, хочешь экскурсию по кондитерским? Я знаю несколько тайных итальянских и французских пекарен на северо-западе и в центре Лондона.

— Я думал, ты ненавидишь эти туристические штучки и даже постоянно извинялся перед многими людьми, шепча: «Он американец, простите». Не могу поверить, что они кивали в знак понимания и имели наглость выглядеть так, будто жалеют тебя.

— Ну, ты слишком громко говоришь и постоянно смотришь в глаза незнакомцам, пока они не начнут сжиматься от страха.

— Я думал, они были шокированы моей красотой.

— Скорее, потрясены твоим нежелательным вниманием. У нас в Лондоне так не принято.

— Ладно, лондонский парень. Похоже, все здесь такие же снобы, как и ты.

— Мы не снобы. Мы просто большие сторонники уважения к личному пространству и приватности других людей.

— С тобой я особо не обращаю на это внимания.

— Разве я не в курсе? — он берет меня за руку. — Итак. Куда хочешь пойти?

— Ты уже удовлетворил мои желания. Сегодня мы можем делать то, что ты хочешь. Прогуляться по парку или весь день смотреть на уток. Мне все равно.

— Ты впервые в Лондоне. Я хочу, чтобы у тебя остались все возможные впечатления, включая банальные фотографии перед красными телефонными будками.

— Это не первая моя поездка в Лондон. Я уже бывал здесь с родителями и сестрами, а также пару раз с папой, чтобы встретиться с его крестным отцом, который живет здесь.

— О. Тогда почему ты говорил так, будто это твой первый раз?

Я пожимаю плечом.

— Я хотел пережить это с тобой. Как в первый раз. Не мог упустить такой шанс, когда ты сказал, что пригласишь меня на свидание.

— Ты невыносим.

— Я знаю, что ты любишь меня. А теперь говори. Что ты хочешь сделать?

— Я все равно отведу тебя в эти пекарни. Мы должны удовлетворить сахарного монстра, живущего в твоем желудке на правах аренды. А потом… — он протягивает руку назад, и я напрягаюсь, ожидая, что он потянет себя за волосы, но он просто поглаживает свой затылок. — Ты не против снова поработать для меня моделью?

— Ни капельки, — я широко улыбаюсь и целую его в щеку. — Мне нравится раздеваться для тебя.

— Ты любишь раздеваться для всех.

— Нет. Только для тебя, малыш, — мой голос понижается. — Я не могу дождаться, когда зарою свой член в твою попку, и ты будешь умолять и извиваться подо мной.

— Хватит болтать, — шипит он под нос, но я вижу, что он борется с улыбкой и эрекцией.

Последние несколько дней я торчал в его студии в одних шортах, пока он работал над своими картинами.

В это время я размышлял о том, как лучше разбить скульптуры Лэндона на куски, не будучи отмененным¹⁸ Брэном быстрее, чем шоу девяностых.

Представьте мое удивление, когда он подошел ко мне с кистью и начал рисовать на моей груди, а потом спустил мои шорты и продолжил. Лучшая прелюдия в истории.

Не стоит и говорить, что сразу после этого я трахнул его на полу. С тех пор он спрашивал, не могу ли я поработать для него моделью, и я с радостью соглашался.

Судя по наброскам, которые я мельком видел, он копирует мои татуировки, и это хороший знак, как мне кажется. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему смириться с тем, что он не может рисовать людей.

Астрид показала мне много его картин, когда он был моложе, и стало ясно, что у него талант от Бога. Он рисовал людей с душой и настолько детально, что это заворожило бы любого — даже такого неграмотного в искусстве, как я. Этой души трагически не хватает в пейзажах, которые он пишет сейчас.

Брэн уже собирается что-то сказать, когда перед ним останавливается маленькая девочка со смуглой кожей и волосами, перевязанными разноцветными лентами, и протягивает ему маргаритку.

— Это тебе.

Он улыбается, опускается перед ней на колени и смело принимает цветок.

— Спасибо. Ты заблудилась?

— Нет, просто мама очень медленная.

Он смеется, звук похож на густой мед.

И не я его причина.

Неужели я сейчас думаю о том, чтобы бросить девочку в воду за компанию к этим гребаным уткам?

Да, думаю.

Должно быть, она чувствует мой взгляд, потому что поднимает голову и смотрит в ответ. Эта маленькая дрянь не боится меня, в то время как большинство людей, очевидно, боятся. Скажем так, во время наших прогулок я нравлюсь собакам, а их хозяевам — нет. Впрочем, и собаки, и люди любят Брэна.

Не то чтобы меня это волновало или что-то в этом роде.