Бог Ярости

Я даже не чувствую волны удовольствия, пока она не захлестывает меня. Яйца напрягаются, и разрядка проносится через меня мощными волнами. Моя сперма брызжет на его руки и пресс, а он все глубже погружается в меня, трахая до беспамятства во время оргазма.

— Господи, как же мне нравится смотреть, как ты кончаешь, — рычит он, прежде чем наполнить меня своей спермой.

Я кручу бедрами, насаживаясь на него, пока его член не погружается внутрь меня, затем приподнимаюсь и стону, чувствуя, как из меня вытекает его сперма.

Мы оба смотрим, как она пачкает его член и яйца, а затем я падаю кучей на его твердую грудь и зарываюсь лицом в его шею.

Мы тяжело дышим, когда я утыкаюсь носом в его мокрые волосы, а он зажимает мои ноги между своими.

— Прости… черт, — я пытаюсь встать. — Я тебя раздавил?

Николай обхватывает меня за талию и толкает обратно вниз.

— Ни за что на свете ты сейчас не сдвинешься с места.

Я смеюсь, прижимаясь к его шее.

— Не думаю, что смогу, если честно.

— Да, блять. Это был лучший секс за всю мою жизнь.

Я с трудом сглатываю, пока дымка удовольствия медленно рассеивается.

— А какие у тебя четыре лучших раза?

— Нет какого-то конкретного порядка. Первый раз, когда я заставил тебя кончить. Первый раз, когда я отсосал тебе. Первый раз, когда я тебя трахнул. Второй раз, когда я трахнул тебя после того, как ты все время ревновал. Первый раз, когда ты встал передо мной на колени. Когда ты набросился на меня, как только я вошел в пентхаус, и потребовал, чтобы я тебя трахнул. Когда ты согласился остаться на ночь. Когда ты разбудил меня, обхватив губами мой член.

— Уже больше четырех, и все они со мной.

— Ты — лучший секс в моей жизни, малыш.

Я приподнимаюсь и скрещиваю руки на его груди так, чтобы смотреть на его красивое лицо и великолепные влажные волосы, рассыпающиеся по подушке.

— Ты хочешь, чтобы я поверил, что я лучше, чем все те мужчины и женщины, которых ты трахал?

— С ними все было только физически. Они ничего не значили.

— А я?

— Малыш, ты, блять, значишь все.

Мое сердце снова бешено стучит, и я готов поклясться, что он чувствует это своей грудью, но меня это не волнует настолько, чтобы отстраниться от него.

Я провожу пальцами по его новой татуировке, и меня охватывает чувство яростного собственничества.

— Хорошо. Потому что ты — моя собственность, Нико. У тебя есть татуировка, чтобы доказать это.

— А ты — моя, — выдыхает он с тем же неистовым чувством собственничества.

Он притягивает мои губы к своим, и мы целуемся, кажется, целую вечность. Затем я поднимаюсь, чтобы достать влажные салфетки и вытереть нас, после чего снова опускаюсь ему на грудь.

Николай подкладывает руку под голову и наблюдает за мной с той постоянной ухмылкой, которая доступна только мне.

Она медленно исчезает, и на ее месте появляется хмурый взгляд.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Он хватает меня за запястье, и мое дыхание прерывается, когда он снимает мои часы. Я не останавливаю его, хотя каждая часть меня требует этого.

Сердце замирает, когда он с облегчением вздыхает, увидев, что я не предался своим привычкам саморазрушения.

Я жду, что он отпустит меня, но он проводит большим пальцем по шрамам на коже, и чем больше он прикасается ко мне, тем труднее становится дышать.

Моя поганая голова начинает туманиться, и я погружаюсь в черное озеро своего психического состояния.

Я пытаюсь высвободить руку, но Николай крепко держит ее в своей, оценивая выражение моего лица.

— Помнишь ту часть, где ты больше не можешь от меня прятаться?

— Не думаю, что сейчас подходящее время…

Он качает головой, и слова застревают у меня в горле.

Прикосновения Николая становятся мягче, а голос — нежнее.

— Расскажи мне, малыш. Я просто хочу понять и помочь тебе. Если ты не будешь говорить со мной, я не буду знаю, с чего начать.

— Я в порядке…

— Что я говорил об этом гребаном слове?

— Я действительно в порядке. С этим покончено.

— Не уверен, врешь ты мне или себе сейчас.

— Ты не можешь просто забыть об этом?

— Нет, я не могу просто отпустить все, когда это огромная часть твоей сущности. Почему ты не можешь мне сказать? Ты мне не доверяешь?

— Нет, нет, конечно, доверяю, — это потому, что я настолько доверяю ему, что до смерти боюсь его реакции.

Он бросит тебя, когда узнает, что ты сделал. Все остальные будут видеть в тебе слабака, которым ты и являешься.

Я сглатываю комок в горле, когда этот голос молотком отдается в моей голове.

— Тогда какого хрена ты прячешься от меня? — в его голосе звучит разочарование, и я хочу стереть его, хочу защитить, особенно от себя.

Потому что он не должен меня любить. Я причиню ему боль, даже непреднамеренно, но знаю, что причиню.

Но я даю ему кое-что, всего лишь часть правды.

— Помнишь, я говорил тебе, что ненавижу себя?

Он кивает, выражение его лица смягчается, и он становится совершенно неподвижным, как будто мои слова — это церемония, которую он не посмеет прервать.