Боевые девчонки

Мускулы напрягаются и расслабляются, когда она сжимает винтовку и со щелчком сдвигает затвор. Цилиндр с глухим стуком выпадает на клеенку, за ним падает пружина, и вскоре винтовка аккуратно разобрана на части, которые лежат перед ней в идеальном порядке. Она долго смотрит, запоминая каждую деталь, и за сорок пять секунд собирает все обратно. Повторяет упражнение. Сознание — как чистый лист, абсолютно пустое пространство. Движения автоматические, но внезапно боль пронзает палец, и кровь капает на клеенку.

Она с изумлением смотрит на крохотную лужицу крови, которая увеличивается с каждой каплей. Придя в себя, зализывает ранку.

Кто-то рядом звякает посудой на подносе, и она выходит из задумчивости. Она ожидает увидеть Чинел, которая вечно подшучивает, но это Кесанду. Онайи выдавливает улыбку и возвращается к еде.

— А у тебя улучшился аппетит по сравнению с тем, что было в нашем старом лагере, — говорит Онайи. Рот Кесанду набит слоеными пирожками. Она быстро жует и еще быстрее проглатывает.

— Ну кто-то же должен все это съесть. И я не против принести себя в жертву. — Она вздыхает. — Я видела тебя с Агу сегодня. Маузер совершенно устарел. Никто больше ими не пользуется. Зачем ты заставляешь Агу стрелять из него?

— Чтобы умел управлять своими мышцами. И нер­­вами. Только за этим. Если не научится контролировать прыгающее дуло старого маузера, никогда не сумеет стрелять из ЗИГ-зауэра.

Снаружи раздается раскат грома.

— А ты, кстати, его давно видела? — Онайи кивает на группу абдов, которые уже закончили еду и убирают тарелки. — Он не с ними, и, когда я проходила мимо его комнаты, его там тоже не было.

Брови Кесанду ползут вверх:

— А ты на полигоне смотрела?

— Что? Гроза ведь. Уже несколько часов прошло. Кто в своем уме останется…

Она резко поднимается и выбегает из столовой, Кесанду за ней. От страха ноги наливаются свинцовой тяжестью, но вот наконец полигон, и Онайи уже достаточно близко, чтобы различить одинокую фигурку, стоящую среди металлических столов. Руки вытянуты вперед.

У Агу зуб на зуб не попадает. Дрожат руки, и он с трудом удерживает маузер, когда нажимает на спусковой крючок. Отдача едва не швыряет его на землю. Промежутки между выстрелами все длиннее.

Когда патроны заканчиваются, он бредет к другому столу и снова заряжает пистолет. Кровь струится по пальцам, смешиваясь с дождевой водой. Шатаясь, он возвращается на место, на секунду замирает и падает в обморок.

Онайи подбегает прежде, чем Агу оседает на землю, и сгребает его в охапку.

— Все хорошо, — шепчет она, сама не понимая зачем. — Все хорошо, все хорошо.

Втроем они добираются до лагеря.

Всю ночь она пытается уснуть, но не может. Лежит и смотрит в окно, ждет, когда кончится дождь.

Утром после грозы лагерь сияет зеленой свежестью. Когда солнце на полпути к зениту, деревянные скамейки уже полностью просыхают. Онайи садится, бессознательно постукивая камешком по деревянному подлокотнику. К ней подходит Кесанду в длинной оливково-зеленой шинели, улыбается, потом что-то чертит на грязи носком ботинка.

— Он просто выполнял приказ, — говорит Кесанду, словно пытаясь ее обнадежить.

Онайи смотрит в пространство и долго молчит. Потом переводит взгляд на Кесанду:

— Они все такие?

Кесанду перестает возить ботинком по грязи:

— Какие?

— Сломанные. — Онайи хмурится, пытаясь сформулировать. — Калу кажется довольно уравновешенным, но, может, потому, что он уже долго с тобой. Чиамер вроде бы в порядке рядом с Чинел. Ннамди и Нгози вроде бы тоже ладят. Может, это Агу сломан?

Кесанду пожимает плечами:

— Сначала они все сломаны. И, конечно, никогда не восстановятся полностью, но такова жизнь.

Онайи смотрит на подругу:

— И как ты удерживаешь Калу от таких глупостей, ну, как Агу вчера сделал?

— Я думаю, все дело в мозгах. Они заново учатся двигаться. Вести себя. — Она встречается глазами с Онайи. — Научи Агу писать. Или играть на музы­­­­­­­­кальном инструменте. Я научила Калу играть на ксаламе. Правда, у него от струн мозоли на пальцах. — Она усмехается. — Не знаю. Может, Агу понравится пианино.

— Но я сама не знаю, как играть на пианино. Как я его научу?

— Ха, а кто сказал, что он должен учиться у тебя?

Стены студии, где свалены пыльные инструменты, покрыты звукоизоляционными плитами, местами они отслаиваются. Почти посередине комнаты на табуретке сидит Агу, перед ним балансирует на гибкой подставке сенсорная клавиатура. Он оборачивается и встает, слыша шаги Онайи.

— Мне передали, что я встречаюсь с тобой в четырнадцать тридцать, сестра.

Он всегда так выговаривает «сестра», что Онайи забывает: это не ребенок. Это синт.

Она щелкает пальцами, и сферические лампы освещают комнату. Садится на табуретку рядом с ним.

— Ты тоже садись.

Онайи долго молчит. Что я делаю? Она неуверенно дотрагивается пальцем до клавиатуры, звучит случайная нота. Звук немного глуховат, но все равно чистый. Она снова кладет руку на колени и смотрит, как Агу прикасается к клавиатуре. На его лице высвечивается любопытство — Онайи готова поклясться, что смотрит на ребенка.