Боевые девчонки

Онайи помнит, как пробиралась сквозь кусты, уже зная, как выглядят ямки, по которым можно понять, что здесь зарыты самодельные взрывные устройства. Под покровом ночи она совершала свой путь к деревням на окраинах нигерийских городов, оставляя за собой вереницу мертвых тел. Их командир называл это освобождением, но крестьяне с вражеской стороны, которые лежали в лужах собственной крови, разве они получили свободу? Рыдающие семьи. Люди, чьи тела заполняли могилы. Вскоре командир запретил им копать могилы. Слишком много времени теряем, говорил он. Но им все равно пришлось уходить. Все дальше и дальше.

Бело-зеленые пробовали бомбить, но лес был слишком густой, и они хорошо умели прятаться. Когда военные пытались отлавливать их, группа Онайи и другие повстанческие отряды устраивали засады и похищали снаряжение. Иногда бело-зеленые были настолько глупы, что посылали за ними мехов. Онайи и остальные захватывали мехов как нечего делать.

Это были первые дни войны, когда победы давались легко. Когда все недооценивали силу и решимость биафрийцев. Война шла за независимость.

Онайи помнит ликование, когда они захватили аэродром с космопортом и получили доступ к шат­­­­­тлам. Почти все плакали от счастья. Некоторые сдерживали эмоции, но Онайи уже тогда хорошо читала настоящие чувства окружающих. Для нее не было секретом, кто рад достигнутому, а кто думает о потерях, которые ради этого пришлось понести.

Она вспоминает бомбежку, в которой у них отобрали тот аэродром. Вспоминает битвы, в которых они едва устояли.

В воспоминаниях к ней возвращаются стратегические маневры, передвижения отрядов, рейды по приказу командира. Иногда вспоминаются и сами рейды, и люди, молившие о пощаде. Но командир говорил: «Они первыми напали на нас». И для Онайи этого было достаточно.

Еще одно воспоминание медленно подкрадывается к ней.

Она снова в школе. Все еще ребенок. Одноклассницы выстроились перед столом учителя в классе. Учитель ходит вдоль шеренги с хлыстом в руке, рассеянно похлопывая им по своим тощим голеням. Воспоминание туманно, и Онайи не помнит ни голоса учителя, ни лица, зато помнит его узловатые руки, костяшки которых будто опухли от пчелиных укусов. Учитель спрашивает, почему они были в церкви вместо того, чтобы спать и готовиться к послеобеденному уроку. И Онайи знает: что бы они ни ответили, их побьют. Поэтому девочки молчат, а учитель идет вдоль шеренги, велит каждой девочке вытянуть руку и молниеносным движением бьет по руке хлыстом. От удара нельзя не взвыть от боли. Одна из девчонок переминается с ноги на ногу, кусая губы. Все примерно ровесницы, кроме Качи — она такая способная, что перескочила через несколько классов. Качи очень маленькая, ее ветром может снести.

Когда учитель доходит до Качи, Онайи вытягивает руку.

— Не бейте Качи, — говорит она, опустив голову. — Ударьте меня вместо нее.

И она вспоминает, как учитель-хауса[4] останавливается, пораженный, а потом по его лицу расползается широкая улыбка.

— Окей, — говорит он, замахивается и бьет с такой силой, что Онайи падает на колени.

Рука онемела на весь день. И прошла неделя, прежде чем можно было нормально пошевелить пальцами. Неделю вечерами она держала руку в ледяной воде. Целую неделю не могла быстро одеться. Целую неделю училась писать другой рукой.

Сидя в грузовике, Онайи сжимает металлическую руку в кулак. Многое живо в памяти. Она все еще слышит свист хлыста, рассекающего воздух.

Грузовик резко поворачивает, и спящие девочки просыпаются от толчка.

Со своего места Онайи хорошо видит всех.

Я снова протянула бы руку — за каждую из вас, хочет она сказать им.

Но когда ворота лязгают, открываясь, и грузовик тормозит и останавливается, Онайи вспоминает: Качи погибла в первый год войны.

— Эй, выходите! — рявкает солдат снаружи. — Живей!

Онайи спрыгивает на площадку, где совершенно негде укрыться от палящего солнца.

Солдат хватает ее за руку, но она вырывается и в мгновение ока приставляет железку, которую все еще держит, к шее солдата.

— Сначала я посмотрю, как все выйдут, — шипит Онайи. — Даже не пытайся разлучить меня с сестрами.

Слегка в шоке, солдат фыркает:

— Ну давай, смотри, тупая коза, — и отступает.

Первая девочка подходит к краю платформы и загораживается рукой от солнца.

— Я здесь, — говорит Онайи и страхует ее в прыжке.

Она помогает спуститься каждой, и, когда в грузовике никого не остается, девочки окружают ее. Самые маленькие держатся за ее порванные штаны.

— Все нормально, — говорит Онайи, зная, что врет, но она давно поняла: иногда старшей сестре надо врать, хотя бы для того, чтобы успокоить их. Пусть и на короткое время.

Не бейте их. Ударьте меня, говорит она миру. Говорит войне, что ждет их за углом.

Солдат ведет Онайи и ее подопечных вглубь лагеря, где их уже ждут девочки из других грузовиков. Они стоят, сбившись в кучку, и при виде знакомых лиц Онайи немного расслабляется. Там Чинел, Кесанду, другие.