Бобры добры

Вот же оптимист неисправимый. Но сейчас мне хотелось верить ему. Сколько бы ни отмерено нам этого всего, пусть оно будет.

Мы пили кофе, ели только что испеченные вкуснейшие пирожки, обмениваясь взглядами, что наверняка выдавали нас с головой, реши кто-нибудь понаблюдать за нами хоть сколько-нибудь пристально. Но редкие посетители кафе не интересовались нами, и я в какой-то момент тоже забыла о существовании людей вокруг. Смотрела только на мужчин, что умудрились практически в одночасье перевернуть мое существование, обратив его снова в реальную жизнь с чувствами и безумными ощущениями, со вкусами и запахами, с красотой вокруг и с этим восхитительным сплошным коконом их желания, что я улавливала на себе и в себе.

А потом мы гуляли в парке. Большинство каруселей еще не расконсервировали, но уже работали ларьки со сладкой ватой, мороженным, тир и качели-лодочки. Братья совсем разошлись, да и мне стало плевать на осторожность, так что я позволяла без возражений то одному, то другому умыкать себя в относительно укромные уголки и зацеловывать до головокружения, хриплых стонов и сексуальных угроз нуждающимся шепотом. И были эти поцелуи запредельно сладкими не только из-за вкуса сахарной ваты и мороженного. Это была жизнь на вкус. Сиюминутное счастье.

— Стопэ, хапуга! — рыкнул Лекс где-то рядом, прерывая очередной поцелуйный заплыв, устроенный на этот раз его братом. — Савраска звонил. Предлагает прямо сейчас подъехать и насчет работы перетереть.

Глава 20

Александр

— Ты меня слушаешь вообще, Лекс?! — возмущенно прикрикнул Савраскин, заставляя оторвать взгляд от одиноко сидящей у стойки бара Оксаны. — Вы оба! Чё с рожами-то? Опять затеяли эти свои знаменитые олимпийские игры по скоростному бабоукладчеству? Ну и кто лидирует на этот раз?

Синеглазка моя ненаглядная настаивала на том, что она домой отправится, чтобы мы, мол, могли спокойно поехать и обсудить свои дела. Естественно, именно так вопрос однозначно не стоял. Никаких больше «я сама доберусь, все со мной будет нормально». Сука, она же до сих пор нас считала какими-то уркаганами беспредельными, что на хлеб себе чем-то жутким зарабатывают. Я это по вмиг потухшему блеску в глазах Оксаны сразу считал. Болезненный возврат в неприглядную реальность, где она вынуждена принять помощь нехороших людей для решения своей проблемы. В реальность, где существует урод поганый, что измывался над ней физически и морально и может это сделать снова, если она не удержит нас возле себя ради защиты. Понимание этого и во мне все гасило, отравляло.

Сияла же всю прогулку в парке так, что я себя дурак дураком чувствовал, который только и может, что смотреть глаз не отрывая. Сколько я девчонок по паркам выгуливал — да хрен вспомню. А вот эту прогулку и помирать буду, но не забуду. Она улыбается, а у меня в груди будто шар огромный с гелием надувается и под ногами земли не чую. Смотрит вокруг, глаза синющие сияют, словно все из чудес одних состоит, каждый кустик и листик, а она этим восхищаться не перестает, а вместе с ней и я почему-то. А потом так же глядит на меня и Лёху, и я опять не хожу, а взлетаю, взлетаю, как если бы опять мальчишка сопливый и весь мир внезапно — волшебная страна, а она, эта женщина невозможная, главный источник ее магии. Смеется, запрокидывая к небу свое личико, идеальное сердечко, а мое сердце то обмирает, то грохотать начинает бешено от невыносимого желания обхватить ее щеки ладонями, пройтись большими пальцами по, оказывается, существующим крошечным ямочкам, закрыть глаза, соприкоснуться лбами и так стоять до тех пор, дыша нежностью прежде незнакомой, пока необходимость снова хапнуть ее вкуса не победит. А потом целовать, целовать снова, целовать нежно, глубоко, под громкий свист улетающей в стратосферу крыши, под глухой протяжный стон не сводящего с нас глаз брата…Так! Вот тут стоп!

В общем, мы с Лёхой переглянулись и пришли к молчаливому согласию, что это вообще в масть, чтобы она своими глазами увидела, куда мы на работу пристраиваемся. Меньше придумывать себе станет про наши заработки якобы на крови. Приехали в клуб, взяли ей сока попить, сами отошли побазарить. Савраска пытался нас в свой кабинет увести, но мы наотрез отказались. Вон по Оксане как и бармен ушлый зенками шарит, и диджей неподалеку крутится. Еще на пару шагов подползет — точно втащу ему.

— Тише говори! — рыкнул на Ромку брат.

Клуб еще не открылся, и музыка играла, но очень тихо.

— А чё так? — похабно хохотнул будущий работодатель, напрашиваясь на зуботычину и за тон, и за то, каким взглядом Оксану облапал. — Типа она наивная и не понимает, к чему дело идет и надо выбирать, кому дать?

— О делах, Ромыч! — отрезал я, но придурок не смог тормознуть вовремя.