Блокадный ноктюрн

Да не подпеваем, а орем. Орем, порой так, что не слышно самого Летова. Орем, для того, чтобы выораться, чтобы забыть, хотя бы на минуту, костяной стук о дерево гроба.

Орем так, что не слышно двигателя.

На лобовом стекле у нас бумага. На ней — 'Вахта Памяти'

Шла война к тому Берлину…. Господи, да когда же она закончится?

До лагеря добрались, сорвав глотки. Идем от дороги и смеемся друг над другом, над Сашкой, над землей, под небом.

Натужно смеемся, стараемся смеяться. Но смеемся.

При виде своих землянок, меня почему-то оставляют душевные силы. И я, не разговаривая ни с кем, бреду домой. Почитать перед сном. И спать. Завтра очень тяжелый день. Очень.

И только засыпаю, меня дергают за ноги:

— Леха! Нас в Тамбов приглашают!

Матерясь больше для вида, я натягиваю болотники. Почему не берцы? А потому как Тамбов стоит по ту сторону дороги. Во Мгинском районе. Чтобы до них дойти, надо пройти по маленькому болотцу кювета. По разлукам. По горю. По слезам.

Оказывается, к ребятам из Тамбова приехали их земляки — офицеры из бригады ГРУ.

Мы идем втроем — Еж, Ритка и я.

— Еж, как поработали?

— Да никак… Нулевый день…

Бывает.

А потом мы долго знакомимся, пьем, веселимся.

Вот Ритка настраивает гитару.

Вот капитан в полушубке хвастается нам:

— Ботинки сегодня копнул. Немецкие. Качество — супер! Вот надел и не жужжу!

А мы ж вяццкие валенки, мы ж всему верим…

Еж протягивает руку:

— Дай-кось посмотреть, ни разу не видал-от…

— Так-то да… — помогаю я Ежу играть тупого.

Рита пристально смотрит на нас. В глазах ее явно читается — 'Э… Мужики… Не наглейте!'

А мы и не наглеем. Мы просто хотим копаные ботинки посмотреть, чо…

Еж крутит в руках левый ботинок.

Я капитану:

— Слушай, дай померять, а? Интересно!

Капитан, ничтоже сумняшеся, снимает второй ботинок, отдает его мне и при этом прикрикивает на Ежа:

— Э! Ты на зуб-то не пробуй!

Когда ботинок оказывается у меня в руках, мы с Ежом смотрим друг на друга и…

— Бежим!!! — орем в один голос и выпрыгиваем из-за стола.

Сначала пауза, а потом Еж протягивает ботинок гереушнику и говорит:

— Хучь ты и капитан, а с вяццкими не связывайсо!

А потом все начинают ржать. Свой ботинок я придерживаю. Когда смех утихает, говорю:

— Слушай… А давай махнемся! Ты нам ботинки, мы тебе Ритку. А?

Теперь Рита возмущается уже в голос:

— Э… Мужики! А вы не это??

— Ачоа? — перебивает ее Еж. — Ты — замуж, ботинки — нам. Всем — хорошо! Вот ты женат?

— Нет… — ошарашенно говорит капитан.

— Ща женим… Да не тяни ты пакши свои к лаптям! Лучше толы на Ритку разуй! Эвона кака баска девко-то!

Капитан аж в ступоре.

Потом я прекращаю шутку, отдавая ботинок. И мы пьем, пьем и пьем, снимая давление реальности на наши души.

А потом мы стреляем из ракетницы в черное небо, потом поем, потом идем домой, по очереди перенося Ритку через лужи на руках…

И ни разу не роняя ее…

Потом все расползаются по спящим землянкам. А я еще долго сижу у костра, гляжу на пламя, подкидываю дрова, пламя двоится, потом оно охватывает все небо и весь мир, я что-то шепчу про себя… А потом я засыпаю. Прямо у костра и засыпаю.

И снится мне, почему-то зима. И горки. И с этих горок катаются люди и смеются. И только я плачу. Без слез, потому как они замерзли ледышками где-то глубоко внутри… Но я плачу.

Потому что так легче дышать…

ЛИНИЯ СМЕРТИ

(июль 1943)

Кашель — замучал. От сырости постоянно першило в горле. Вода была везде — на дне траншей мутной жижей, в блиндажах под досками, Она бесконечно падала с низкого неба, словно серая рыболовная сеть. А когда дождь заканчивался — висела в воздух влажной взвесью.

Самое противное — этот постоянный барабанящий звук капель по каске. Китайская пытка, прямо.

И кашель, кашель.

Еще кашлялось от ядреной трофейной махорки, которую солдаты роты предпочитали родному эрзац-табаку. Огонек сигареты — не грел, но создавал иллюзию тепла. Курить приходилось по очереди — один прятался на дне траншеи и, зажимая самокрутку в ладонях, пыхтел как паровоз. Второй, в это время, продолжал следить за изувеченным лесом.

Снайперы не дремали. Они, словно ангелы смерти, подбирались к траншеям и стреляли на любой огонек, на любое шевеление, на любой звук. Их убивали, вызывая огонь минометов на указанный участок. Но русские, словно болотные призраки, появлялись снова и снова.

Иногда Курту казалось, что там, в глубине тумана, живет какая-то огромная гидра, которой отрубают одну голову за другой, но она никак не убивается. Даже наоборот — новые и новые головы лезут и лезут из серой тьмы.

Время от времени, Курта потрясывало — окопная лихорадка давала о себе знать. Проклятые вши… Бороться с ними было бесполезно. Они, словно русские снайперы, появлялись буквально через несколько часов после бани. А когда Курт последний раз мылся в бане? Недели три назад. На другом краю земли — в Севастополе.

Там тоже были тяжелые бои — очень тяжелые. Но лучше четыре раза взять Севастополь, чем сидеть раз в этих проклятых болотах.