Блокадные после

«…Мне тогда было 15 лет, и это зрелище меня привлекало. Привезли преступников, собравшиеся на площади люди выкрикивали в их адрес проклятия – у многих из них фашисты убили близких. Меня поразило, что немцы держались мужественно. Лишь один перед казнью стал истошно кричать. Другой пытался его успокоить, а третий смотрел на них с нескрываемым презрением. Но когда из-под ног казненных выбили опору, настроение толпы изменилось. Кто-то словно оцепенел, кто-то опустил голову, некоторые падали в обморок. Мне тоже стало нехорошо…»[65].

И в Контакте встречается обмен воспоминаниями о том дне:

«Народ стал расходиться, а у виселицы поставили часового. Но, несмотря на это, когда я там проходил на следующий день – сапоги у немцев уже были подпороты сзади по швам, так что голенища развернулись, а мальчишки кидали в висельников кусками льда. Часовой не мешал. А потом часовой был снят с поста, а с висельников кто-то снял сапоги. Так и висели в носках…

Была мрачная горькая удовлетворенность – что хоть этих повесили. И немцы умирали достойно. Правда, некоторые обмочились – это было видно, особенно, когда они уже висели»[66]

«Мой дядя был тогда подростком, так они с мальчишками подходили и раскачивали замерзшие трупы, Жалости не было… – Да, моя бабушка тоже там была, но ни про какую жалость или какую-то дикость происходящего никто и не помышлял…»[67].

На YouTube зафиксировано высказывание о массовом зрелище еще одного его зрителя – будущего академика А. М. Панченко: «Мы приехали к “Гиганту” вместе с Глебом Горбовским “на одной колбасе” – на трамвае № 6. Он ходил туда с Васильевского острова. Вешали фашистов. Это были военные преступники. Помню их начищенные сапоги. Да, они вели себя пристойно. Но этот толстый, толстый генерал… Он был комендантом Пскова и, конечно, это он отдавал там приказы о расстрелах. А мой друг Глеб Горбовский всю войну был там в оккупации. Я хотел посмотреть, как этого генерала повесят. И не было мне жалко! А сколько наших погибло! Вы помните? А надо, чтобы помнили! И чтобы больше такого не было»[68].

С праведной страстью говорил академик А. М. Панченко!

Вот так оно и было. Правда, стоит отметить, что Ахматова за давностью лет запамятовала, где именно казнили в послеблокадном Ленинграде (не в Гавани, а на Выборгской стороне), кто-то ошибся в численности повешенных (не два и не семь, а восемь), и не совсем уж «первыми попавшимися» они были, и вовсе не все «мальчишки с дегенеративными лицами»: был среди тех, кого извлекли из лагеря и с кем разыграли страшный спектакль, – генерал-майор – организатор массовых карательных акций по истреблению мирного населения, были солдаты 2-го батальона «особого назначения», непосредственно творившие сотни расстрелов.

Да, конечно, не очень понятна логика – почему именно эти восемь, да еще и не имеющие прямого отношения к Ленинграду, стали козлами отпущения за грехи многих тысяч фашистов. И потом мы сегодня обладаем уже горьким знанием о вине и советских властей в трагедии города. Но была установка – расставить «правильные» акценты и дать объект для выплеска ненависти.

Современный петербургский журналист и историк С. Е. Глезеров в своей книге «От ненависти к примирению», резонно утверждая, что этот показательный процесс не есть пример правосудия, а наглядный пример политической мести, прекраснодушно заявляет: «Ленинградцы не отличались злопамятностью… В голодных и исхудалых людях в выцветшей форме ленинградцы уже не видели врагов»[69].

Однако приведенные выше свидетельства не позволяют однозначно принять это утверждение.

Большинство из присутствующих на площади в эти 12 минут вкусили торжество мести, кто-то испытал угрюмое удовлетворение, кем-то двигало острое любопытство, кем-то – откровенный цинизм, кому-то само событие просто щекотало нервы. Были и такие, кому стало физически плохо. Некоторыми, описывающими это событие, явно владели чувства сложные, неоднозначные – люди растеряны от бессилия перед собственной жалостью ко вчерашнему врагу. Зато задача тех, кто руководил массовым зрелищем и здесь, в Ленинграде, и повыше, – была вполне однозначной: срежиссировать выпуск пара и на этом закрыть тему блокады.

В середине двухтысячных Центр устной истории Европейского университета с целью исследования образа ленинградской блокады в общественном сознании сегодняшних жителей Санкт-Петербурга провел ряд анонимных интервью. На вопрос: «Что Вы знаете о блокаде?» один из информантов рассказал о поразившем его факте, который к блокадному времени как будто бы не имел непосредственного отношения, но в восприятии этого человека напрямую с блокадой связан: