Блики, или Приложение к основному

Дым по ограде вяло шляется, будто не знает, чем заняться, но вверх не поднимается – в тень под навесом норовит скрыться. Сам на себя с ограды нажимает клубами, набился под навесом тесно, выпирает во все щели. По крыше стелется, застреху огибает и снова рвётся под навес – и что его там привлекает? Комарам – тем под навесом делать теперь нечего. И в ограде их немного. Коню обрадовались, решили было поживиться, но и тот не лыком шит – по самый хвост в дым спрятался, не всхрапывает даже, чтобы забыли про него. Верхом на нём приехавшие пауты и слепни многочисленные, хватив едкого дыму, срываются с его потемневших от пота шеи, спины и крупа и ошалело кружат по ограде. Возле невысокого, в три ступеньки, покосившегося крыльца лежит свинья, а на крыльце сидит Макей, одетый лишь в сатиновые чёрные трусы, щепу ножом строгает, и у свиньи от этого всё рыло в стружках, как халат у столяра. Стружки свинью не беспокоят, не докучают ей, как кажется, особо – блистает она толстым панцирем из не просохшей ещё грязи, из того же «теста» и шлем на её морде – что ей в таких «доспехах» какие-то стружки. Сразу за огородом – густой, старый ельник. Убрели кормиться в этот ельник курицы, кудахчут там, прохладе радуясь; еле-еле их, но слышно. Только парунья с выводком осталась дома. Словно шары по бильярдному столу, катаются за ней по ограде цыплята, жёлтые ещё, как цветы одуванчика, не распятнались, щиплют мураву, козявок разных сноровисто глотают. Рыжий кот из крапивы, как из бильярдной лузы, на цыплят по-разбойничьи щурится, следит внимательно за их передвижением; велик интерес в его жёлтых, как горчица, гляделках: а вдруг да закатится какой из «шаров» под коготок ему случайно, велик в них, в гляделках его, и страх перед наседкой – та нынче прямо зверь и зверь, и что ей кот, она и на собак кидается, кто её будто подменил – ещё ж недавно была смирной.

Тут же, в ограде, и бельё стирает Василиса. От доски стиральной разогнулась – и говорит:

– Здорово… Гнусу натащил…

– Переночую, Василиса, – говорит Несмелов. Не спрашивает – сообщает. Сказал, снял фуражку с головы, пот со лба платочком вытер, вытер им и тулью фуражки изнутри, насадил фуражку снова на затылок, платочек в карман спрятал, из планшетки вынул папиросы и говорит: – Ну, мать честная, и жара.

– Окстись, – говорит Василиса, испугалась будто сильно. – Сёдни нельзя!

– А чё тако? – удивляется Несмелов. И папиросу в пачке задержал, из пачки вон её не вытащил. Замер. Стоит. И не моргает даже – так он удивился.

– А сам как будто и не знашь!

– Не знаю, – говорит Несмелов, замигав глазами теперь часто, словно что-то в них попало.

– День-то, месяц какой, вспомни! – говорит Василиса. – Когда тятенька-то помер! – Руки о подол юбки от пены мыльной обмахнула. И говорит, перекрестившись: – Царство ему Небёсное.

– А-а, да, ну да… Ну ладно… это, – забормотал Несмелов. И говорит: – Ещё же думал, ехал, чёрт возьми…

– Не чертыхайся, – перебивает его Василиса.

– Забыл совсем… замотался, – говорит Несмелов. И говорит: – Пойду к Фостирию проситься.

– Там и проситься нечего, – говорит Василиса. – И сам хозяин будет рад-радёшенек приветить, ещё от стястя бы не помер… но, а то – проситься… Мимо-то проезжал, дак, поди, видел, там и окно, наверное, раскрыто настежь – ждёт таперь там не дождётся, он идь лёжмя век-то, дак как маленький.

Папиросы – но уже не в планшетку, где от поту сохранял их, а в нагрудный карман гимнастёрки – затолкал Несмелов; курить не стал – расхотелось. Не стал тут дольше и задерживаться. Отвязал коня, лишив его редкой за последние сутки возможности понежиться в покое, из спасительного дыма вывел и, седло на нём поправив, из ограды вон подался, а в воротах резко вдруг остановился – конь ему мордой в спину даже ткнулся, как только ткнулся, так и отвернулся тут же, уши прижал, чтобы не слушать от хозяина пустого, и на верею начал пялиться.

– Спишь на ходу!.. Ворота, что ли, в первый раз увидел?! – говорит коню Несмелов. Сказал, в сторону чуть отступил после. И говорит, на Василису оглянувшись:

– Ты, Василиса, соберись тут, – сказал так и умолк, будто задумался о чём-то; раздавил пальцем слепца за ухом у коня, о коня же палец вытер; разглядывает теперь палец.

– Чё тако?.. Куды мне собираться? – спрашивает Василиса. – В дом темничный повезёшь? – и, улыбаясь вяло, говорит: – А я ничё нигде пока не своровала, а фулюганить – дак не пью всяку гадось… как некоторые.

Парунья что-то всполошилась, закудахтала встревоженно, перья взъерошила, взлетела вдруг невысоко и, выставив вперёд когтями лапы, метнулась разъярённо в сторону крапивы. Кота там, в крапиве, словно и не бывало никогда – так только: тень какая-то перетекла через забор стремительно. Свинья, разбуженная расшумевшейся наседкой, приподняла рыло, постонала и, не размыкая век, снова плюхнулась им в пыль.