Блики, или Приложение к основному

Налетел с востока крепкий, порывистый ветер, посланный с вестью о скором рассвете, – зашумел сырой лес, неохотно в непогоду пробуждаясь, надавил ветер мимолётом – если спит ещё кто, дескать, просыпайся – на стёкла в окнах – дрогнули те тревожно, заскрипел на крыше отчаянно флюгер, подчиняясь воле вестника, и замер, запоминая, вероятно, куда тот, в какую сторону умчался, – кто вдруг спросит. Отдохнув с часок, немногим ли больше – эти лишнего не станут нежиться, – взмыли опять бекасы в морочное, ещё и из-за поднимающегося от земли тумана вовсе непроглядное небо, в разных местах его буравить принялись. Затенькали тоненько возле избушки мелкие птахи – их, как мух, в крапиве прошлогодней.

Голову от подушки оторвал, на локтях чуть приподнялся Николай в кровати. И говорит:

– Нет, знаешь… что-то ты, Макей, по-моему, не то…

– А ты лежал спокойно бы, не шевелился сильно, – говорит тот. И спрашивает: – А чё не то-то?

– Да это всё, – говорит Николай.

– Дак чё всё это?

– Да то, что ты там назагадывал.

– То, что поеду и убью?

– Разве такое может быть угодно?

Потянулся Макей, взял было с подоконника ковш, вспомнил, что тот уже пустой, оставил его на месте. И говорит:

– А кто знает, что угодно, а что нет? Никому на ухо прямо не объявлено, – и говорит: – Ведь знак-то был мне.

– Ну, я не знаю, был ли, не был ли, ещё и как его растолковать, – говорит Николай. – Может, и было что-то там, но от кого, подумать ещё надо.

– А от кого?.. А от кого ещё могло?!

– А от того, кто постоянно около-то крутится, у сердца сбоку караулит…

– Ну а уж это-то ты не лепи!

– Но – «не убий» – же заповедь… и к ней поправок вроде не было. Так, помню, коротко и сказано.

– Сказано-то сказано, да не на каждый случай. Для кого-то там и солнце останавливается… А я убью!

– Как так убью?

– Как, как. А так, как убивают… Просто. Мудрить тут много нет нужды… Жил-был какой-нибудь и… не стало – и всех делов, а по кому-то, может быть, и лист осиновый не дрогнет. Тело – в землю, откуда и взялось, а душа – сама себе хозяйка – в рай, который потеряла… Может, кого от лишнего греха ещё избавишь: жизнь ведь прожить – и без греха… И кое-кто из праотцов ведь был человекоубийцей. Убить кому-то предназначено, кому-то должно стать убийцей. Кому позволяется, кому нет – оно и только… Один пророк кого – даже мальцов стравил медведям! Но. Да и – убить – не сам ведь ты решаешь, тобою движет…

– Вот на тебе!.. Вот это да! – говорит Николай. И говорит запальчиво: – И всех делов-то!.. Хочешь отца иного дело сотворить, который искони убийца?!.. Жил-был, говоришь, и – не стало!.. А ты после как?! Тебе же оставаться… Вспомни – Раскольников… Ты убивал?!

– Смотря кого, – спокойно говорит Макей.

Голову на подушку уронил Николай, от резкой боли в ране сморщился, глаза закрыл. И тихо говорит:

– Ну, извини.

– Да ладно, чё уж.

– Макей, ну, правда…

– Перестань, – говорит Макей. И говорит после: – Мне надо каяться, а не тебе… на то уж если… А ты жену свою представил бы… Не знаю, как там, но… жена ведь?

– Ну, так и что? Жена, – говорит Николай; открыл глаза, скосился ими на Макея.

– Так ты представь.

– Ну, и представил.

– И что?

– А что?

– Но только так, не мысленно, а – кожей…

– Ну, так и что?

– А кто-то взял да и увёл её – тот, кто совсем её не знает… Ну, имя знает, может, да и только, а ни зрачки, ни родинки… видеть-то видит, может, но не понимает…

– Увёл – увёл, – говорит Николай, опять смыкая веки и вдавливаясь в подушку потным затылком. И говорит с закрытыми глазами – Жива ж – и ладно.

– Это-то так, пожалуй, – говорит Макей. – Но ты-то без неё…

– Что ты?.. Что ты-то без неё? – говорит Николай шёпотом – брюшина у него порвана – в ней голос громкий больно отдаётся – поэтому. И говорит: – Ну, тут… не знаю… Не мы же жизнь, Макей, даём…

– Слова, слова… Не нам её и отнимать… Так, что ли?

– Да.

– Ну, может быть?.. Песня-то старая, конечно. Но Он же знал, как я её люблю, – сказал Макей, на окно обернулся, вершину лиственницы различил в поднявшемся тумане. И говорит: – Сытый голодного не разумеет – с этим уж, точно, не поспоришь, – отвлёкся от окна и говорит: – Идти мне надо.

Вскинулся взглядом на Макея Николай и:

– Куда?! – спрашивает.

– Да вон ведро пока хотя бы вынесу, – отвечает тот.

– Я сам потом…

– Лежи, лежи… ещё успеешь.

Сказал Макей, с полу кое-как, руками себе помогая, поднялся. И говорит:

– Ноги-то затекли… Не диво – столько посиди.

За дужку подхватил Макей ведро, что стояло у кровати, и вышел с ним из избушки. Вернулся скоро, ведро месту возвратил, руки помыл. И говорит:

– Свежо на улице, и во-о-оздух… Светает вроде. Всё заволокло… Туман ещё, но вроде – кверху… Я ещё выпью? Можно? – спрашивает. – Ты-то будешь?

– Нет, – отвечает Николай. – Ты, хочешь, пей, а мне на дух её теперь не надо – трёхгодовую норму, наверное, выпил.

– Смотри.

Взял Макей с подоконника ковшик, удалился с ним за печь. Почерпнул полный, выцедил его до донышка, из-за печи вышел и говорит:

– На посошок – чтобы идти было не скучно… И во второй уже там только гуща… Ничё мы, парень, потрудились.