Блики, или Приложение к основному

– У-у, – говорит Макей. – Не понимаю, да ладно. – Сказал, книжку с полки вытянул, заглавия не читая, раскрыл, полистал, в текст не вникая, на место её втиснул и спрашивает: – Ты же учился где-то, кажется?.. Мне вроде кто-то говорил… Голова-то у тебя, помню, работала, по всем предметам успевал.

– Ну, было дело.

– А где сестра? – спрашивает Макей. И спрашивает: – И брат же был ещё. Тот где?

– Был и есть… В Ленинграде, – говорит Николай. Сказал так, залез рукой под полушубок и под одеяло, потрогал повязку, руку вынул, на ладонь взглянул, к окошку развернув её, и говорит: – Да, ты был прав: действительно, вспотел… – и говорит: – А Катька – в Магадане.

– Поразнесло, – говорит Макей. – По всей стране, с краю на край… Погнало пот, дак это ладно. А я, – говорит, – своих почти пятнадцать лет не видел… Нормально, да?.. И что ж за люди-то мы за такие?.. Я про себя. – Прошёл к печке, головни в ней клюкой пошевелил. – Глаза даже закрою, – говорит оттуда, – бесполезно: не могу никак представить… так, что-то смутно… брат – как лежит, лицо закрыто, будто книгой, мать – как стирает или шьёт… с затылка её вижу, окликаю – вроде как и не слышит, не оборачивается, а обойти её пытаюсь – не могу, – сказал Макей и замолчал, глядит в распахнутую топку; огнём лицо его озарено.

Молчат оба.

Ночь – это если по времени, если какая, то – лунная, тихая и прохладная, к утру, если не заморочи́т, ещё и подморозит, наверное, да и всего скорее. Не все в тайге спят в эту пору – одни летают, промышляя, другие, озабоченные тем же, бродят, но стараются проделать это без лишнего шума – вот почему и ночь-то вроде тихая. Жертва изредка прошебуршит лишь, а успеет, так и вскрикнет, пискнет ли, отчаянно, но безуспешно отбиваясь, и успокоится – похоже, так уже: навеки. Тихая ночь в тайге, прохладная – за день отволглая прошлогодняя трава подстыла – хрустит, ступи на неё только, не так-то просто подобраться к жертве, – ещё ж и лунная – не раствориться в темноте.

Светло на улице. Светло и в избушке. Хоть и нет на полу лунных пятен – прямо в окна не светит луна – пока омшаник загораживает – пока за ним она, луна. Но ясно в избушке и всё различимо. Лежит Николай на кровати навзничь, в потолок смотрит. Шагает из угла в угол по избушке Макей. А позже чуть: сел он, Макей, вдоволь, видать, находившись, за стол, пальцами по столешнице барабанить принялся. Глядит: сначала – в окно рассеянно, на лиственницы, на туман, плотно окутавший их комли и луной осеребрённый, затем – внимательно – на Николая. И говорит, прекратив барабанить по столешнице пальцами:

– Тебя трясёт?.. Зубами бренчишь…

– Да, снова что-то, – отвечает Николай, – зябко стало.

– Ну, это тоже ничего, это нормально, – говорит Макей. – Это наружу дрожь выходит, подогнать бы её ещё чем-нибудь, подтолкнуть маленько… Сейчас бы водки или спирту… так, по стаканчику, по два, и больше можно… не помешало бы, конечно. Пойду – хоть чай поставлю, что ли, горячего попить – и то неплохо… с водкой-то, правда, не сравнишь, но, на худой конец, и чай сгодится… И здесь, в избушке, можно вскипятить?

– Да почему нельзя, – говорит Николай, – раз печка топится. Ставь, кипяти.

– А чайник где? – говорит Макей, озираясь.

– Там, у печи…

– Не вижу чё-то…

– Чайник под лавкой вон… Сварил я тут на днях, – говорит Николай. – Можно попробовать. Должна дозреть… Там, у печи, за занавеской.

– Чё, неужели медовуха?!

– Да… выставлял тут пчёл, так рамы были… старые.

– И он молчит!.. Ну, ты даёшь!

– А мне и не к уму.

– После купания такого!.. Ну, парень, ты!.. Сказал бы сразу, а то я – чай… какой уж чай! – поднялся Макей из-за стола, прошёл за русскую печь, открыл там, слышно, флягу – фыркнула та громко. – О-о-о! – говорит Макей. – И не одна ещё тут – целых три. И все с медовухой?!

– Да. Сам я редко принимаю… – отзывается с кровати, извиняясь словно, Николай. – Трактористы… Хлыст на дрова подвезёт – угощай, без медовухи не поедет… налей и до, налей и после… Да так когда… заехать на участок, кого наймёшь… Да, мало ли, случается…

– Да это ясно, – говорит Макей. – Без медовухи-то тут как – в лесу – никак… да хоть и не в лесу… нынче без этого никак, никто рукой не пошеве́лит… А зачерпнуть чем?

– Ковш где-то там, – говорит Николай, – на по́лке… над скамейкой, где ты сидел… смотри там.

Сходил Макей, взял с полки ковш, пергой и воском весь покрытый, зачерпнул, вернувшись за печь, из полной фляги медовухи, ладонь лодочкой, чтобы на пол зря продукт не капал, подставил и говорит:

– Век уж не пробовал… ага, всё – барахло из магазина… вон даже слюнки побежали. И он ни слова! – Глоток сделал, ковш ото рта отнял, паузу выдержал и говорит: – Отлично! Штука-то какая!.. И он молчит. Ну ты даёшь, – отпил ещё, а после спрашивает: – А где Сосницкая теперь, ты знаешь?

– Парна́я, – говорит Николай, – ещё неделю не стоит, надо будет в холод переставить… в амбар после вынесу, – и говорит: – Была в Москве, а где сейчас, не знаю… Видел девчонок наших – приходила, говорят, на встречу… встречу же нынче тут устраивали… выпускников… Не ездил я… В Елисейске. Все яланские и наши… Работы много было.