Блики, или Приложение к основному

А это всё потом, потом, гораздо позже, когда… скажу – и так: из памяти долой, никогда уж и не упомяну больше об этом… разве что там, когда держать ответ последний стану… когда ты лежала в роддоме – тут я не думаю, что: дом – с тем, только что появившимся, не помню его имени и не знаю, откуда, из каких святцев оно было взято, ума не приложу, может быть, из учебника по зоологии, вполне возможно, не зря же и преподаёт такое в школе… не знаю… и она заходит: вот одеяло тёплое – дескать, накинуть?.. или, мол, сам?.. а то на стенах вон куржак – за пятьдесят на улице – сейчас, мол, только передали… Приёмничек у неё транзисторный, так по всей ночи и мурлычет… Немного посижу, говорит. И говорит: и как там, дескать, наша роженица?.. Молчу: кто, дескать, гонит, посиди – твой дом… а я всегда пытаюсь думать: дом – вот и тогда… да и сейчас вот… ты, мол, хозяйка здесь, а я тут – квартирант… но после, после… И на самом деле холодно, и иней на ковре, и – где стоял трельяж твой – на обоях синих куржак действительно, и батареи чуть не красные – так их накочегарили, – но не спасает… Лежит она, прильнув плотно и потно, и говорит грудным шёпотом: «Да что ты, не-ет… когда родила, молоко дня три-четыре ещё было, потом пропало резко, а родила когда, то даже сцеживала… Она ж искусственница у меня!.. Там в чём душа-то только держится – синичка, ты же знаешь, – и тут же, паузой не отделив: – Ох, Митя-Митенька, ох, Господи, ну это что ж за наказанье-то!» – и плачет – чувствую, – лицо её горит… И думаю, что, как-то улучив момент, плечо бы надо отстранить, и думаю: это к кому она, к какому ещё Мите?.. спросил ли, нет ли?.. может, и спросил… спросил, наверное, раз отвечает, если не так-то: блажь на неё нашла – что в голову взбрело ей, то и мелет: ты представляешь, дескать, Дима! – сначала было, мол, потом пропало… но всё равно… лежу и думаю: ещё хоть словом удостоит, ещё хоть раз по имени такому назовёт, и выпру вон, за дверь её, мол, выставлю, а если нет, тогда… затихла… лежу и думаю: они, мол, – ты и… эта… твоя мать – похожи очень, как ни странно, только у неё, у твоей матери, всего как бы больше, как бы сильнее всё, напористей и крепче – не оттолкнуть, не отстраниться… ну и лежу – такой: не вроде воска, нет… как пластилин зимой на стылом подоконнике… бывает так: в ладонь возьмёшь его – на нём испарина – я как-то видел – там же, на веранде, – я про ваш дом… я и сейчас пытаюсь думать: дом… да, дом, мол, что ж ещё… и запах этот… до спинного мозга… на кухню вышел и курю – курю одну, другую, третью – до отвращения, до рвоты, до – так, чтобы вытравить – и духу чтобы даже не осталось… но всё потом, потом всё это… Господи, помилуй… однако до сих пор… вот и сейчас… хоть отвыкай курить… однажды пробовал: привычка одолела…

Пристроившись на сухой кромке глубокой колеи, выкурил он сигарету и отправился дальше.

Ровные, относительно плоские места закончились, потянулась гряда, по южному склону поросшая соснами, по северному – пихтачом, с редкими выходами бурой скальной породы. Приступом не штурмуя – жертвуя временем, но сберегая силы, – он огибал по подножию крутобокие сопки, в те, что положе, поднимался и, на вершине каждой коротко передохнув, спускался вниз. Знаком и спуск ему тут всякий, и подъём – ну разумеется: сколько один и с Сулианом… Знал он, какой откуда вид откроется, куда и где свернёт дорога, в каком распадке и какой торопится ручей, и только там, где потрудились лесорубы, терялся, начиная сомневаться, не заплутал ли, верно ли идёт, и думал: «Губить – не растить… Боже ж Ты мой. Как на чужбине будто, а не на своей земле», – но, оставив позади завалы сучьев, пни, то стоячие, то вывернутые и торчащие в небо паучищами корней, нещадно изрезанную гусеницами трелёвочных тракторов и колёсами лесовозов почву и штабеля так и не вывезенных и уже гниющих брёвен и увидев не тронутый ещё пилкой лес, он успокаивался: значит – верно. Так вот и шёл. Так и идёт. Преодолел крутой Галинин лог – жила будто в Ялани когда-то, в прошлом веке, в позапрошлом ли ещё, некая Галина, вдовствовала, муж на войне её погиб, медведь ли его задрал, все удобные покосные угодья рядом с Яланью крепкими мужиками были заняты, вот и бегала она сюда за тридевять земель, разделала пожню, тут и косила, почему и лог назван Галининым, как Сулиан ему рассказывал, знал ли такую историю, на ходу ли её сочинил – и, удивляясь лиственнице, от маковки до комля вспоротой молнией когда-то, но не развалившейся, так рассуждает: