Блики, или Приложение к основному

Осинник прекратился, и сразу же потянулись выпуклые, как подушечки-игольницы, поля, которые яланцы называют Вязминскими, а остальные все – Яланскими. Далеко они простираются, насколько глаз хватает, межуются тетеревиными колками, – и тут, поблизости, и за далёкой дымкой. Раскорчевали когда-то работящие и дюжие мужики эти пологие склоны сопок по речным водоразделам под пашню, распахали целину, несколько веков после, начиная со времени правления если и не государя Михаила, то Алексея Тишайшего уж точно, кормились с этих полей хлебом их, первопроходцев, потомки, а нынче – если совсем ещё и не забыты – проедет по ним кто-то изредка, травы на телегу накосит, косачей ли по колкам погоняет, – то, к огорчению старожилов, запущены теперь окончательно, ветром одним уж только и осеменяются: затягиваются плотно где соснягом, где тальником, а где и – то там, то там белеют вон – березничком, в чащу которых и медведь, возможно, забредает ночевать – пройдёшь рядом, но не заметишь, врасплох его в этом леске-молодняке, пока ещё не проредевшем, хоть и дремлющего, не застигнешь, с какой бы стороны к нему ни вздумал подобраться, он-то тебя скорее обнаружит – как из засады; летом там и от жары спасение – застень свежая с утра до вечера; туда и гнус снизу, от таёжки приречной – речушка Вязминка там протекает – не поднимается – ветром его, гнус, относит, – ещё и потому медведь их, чащи эти, не минует; к осени в них полным-полно костянки назревает. Голоден сейчас медведь после зимовки, прожорлив – на былье, на муравьях да на саранках отъедается и всякой падалью не брезгует, ну и мышкует – не без этого.

И шут бы с ним, с косолапым, мышкуй он где– нибудь подальше от дороги, стервятничай, и если бы век с ним не встретился, не пожалел бы, не соскучился… это уж точно, – подумал он и нервно передёрнулся.

Брошена посреди поля голубая сеялка, травой проросла – оплела та её и увяла – сникает со станины паклей и, что живой была когда-то, вряд ли помнит, корнями разве – те памятливые. Стая галок тесно расселась на сеялке. Крикливые. Грай, гомон непрерывный их ещё и эхо колет, рассыпает колотое по перелескам картечью. Место, которым он сейчас проходит, называется Хребтами. Ветру тут полное раздолье – гуляет как, где и сколько пожелает, солнечно тут от восхода до заката, а потому почти и просохла уже дорога на Хребтах, день-другой ещё – и запылит. Чёрную точку на жёлто-буром суглинке впереди давно он заприметил, как пункт для отдыха её назначил мысленно, а что такое это, разглядел только тогда, когда приблизился: покрышка от комбайнового колеса. Достиг, остановился возле, попинал зачем-то её, покрышку, несердито, внутрь полости позаглядывал, оставлял там словно что-то, затем, устроившись на ней, нагретой солнцем, достал бутылку, выпил, закурил – и тут же: зрительно устремился к будто падающему горизонту; долетел до грани, дымкой застланной, и увяз взглядом в мареве…

А потом… хоть и слышал много он, как оно зачастую бывает, но что и с ним такое же случится, не предполагал.

Долго с работой ничего не получалось – то есть нигде не принимали, в этом смысле, никак устроиться не мог. Куда б ни сунулся, к кому б ни обратился – по объявлению ли, на какое где наткнётся, по чьему-то совету ли, но больше наобум – везде в ответ одно и то же слышал, словно надиктовал кто-то заранее на ленту магнитную где-то и разослал, как инструктаж, по всем кабинетам и конторам: нет, мол, мест, парень, ты уж извини, было бы что, не отказал бы, дескать…

Да уж, конечно, так я и поверил… Бреши́, бреши́ – язык без костей. А объявление? Да снять, дескать, забыли. Человека-то уже, мол, взяли, а объявление не сорвали.

Ну а просить, заискивать, обивая пороги там, где сидят те, кого он люто ненавидит, – нет, он не может так…

Нет, я так не могу. И уже негде ночевать – и было негде, но ночи сделались холодными и долгими – пережди-ка такую на улице, будь ты хоть в унтах и в тулупе… Костёр – дело хорошее, но устал возле костра, нет-нет да и – не уследишь – прожжёшь что-нибудь, штаны или пиджак, а на одежду денег – где их… есть: на билет… туда-обратно, но говорил уже… словом, имею, но не трачу на пустое. Какой бы угол где, пусть крохотный, теснее конуры собачьей, но чтобы так вот обязательно: там – я один, и больше никого… с мышами, ладно, можно и ужиться… Ну и с едой – и с той уже поджало. Месяцем раньше и в огород чей-нибудь, дождавшись темноты, можно забраться, картошки накопать, испечёшь на берегу её, на углях, поешь – и сутки сытый… Картошку давно уже выкопали и в погреба ссыпали, а в погреб не полезешь – сроду не крал, навыка нет – поэтому, лучше уж сдохнуть: свернулся где в заветрии калачиком и тихо помер… нет, не могу, с души воротит… Ну а потом: