Блики, или Приложение к основному

Собаки залаяли. Замер Несмелов. Оглянулся на Каменск. Мало что разглядел, но церковь увидел и удивился: ты посмотри, уже без колоколенки, и купол – набок. «Сил не хватило до конца спихнуть, наверное», – подумал. Дальше двинулся. Идёт. И думает: «Как быть? В избу не зайдёшь: здрасте, здрасте, я ваш дядя… С улицы чужим голосом позвать?.. Кого-кого, а ведьму эту трудно провести: не слухом, дак нюхом, всё равно дознается… Разве что ждать, когда он выйдет?.. У моря погоды». И потом уже, огород глазами обежав: «Этот, наверное? Её. С лебедой-то да осотью… Только репья тут не хватает… Ага – а это! Запустила, мать честная, ну и баба, руками б так работала, как языком». Перебрался через изгородь. Направился вдоль неё. Идёт. В огороде снег ещё глубже – никто его тут не утаптывает. Земля под снегом рыхлая, как мука. Несмелов знает. «Старался мужик, пахал добротно, чё там… И унавозил хорошо. Не земля, а перина, – подумал Несмелов, вспомнив вдруг Игната, которого сам он, Несмелов, после доноса игнатовой жены Панночки, увёз в Елисейск. А уж оттуда, из Елисейска, с лёгкой руки Засеки и с его же, Засеки, рекомендательными письмами уплыл Игнат бесплатно по Ислени далеко – на Крайний Север. Ни привета после от Игната, ни ответа. Сгубила, сучка, мужика!.. И не чужого – собственного мужа… Да и тот… Я скроил, а бабы сшили галифе для Джугашвили. Были б доски и верстак, я б скроил ему пеньжак… И мурлыкал бы про себя, тихонько, сочинитель… ох, и дурак, ну, мать чужая… Будут тебе там и доски, будет тебе и пеньжак, коли в башке перловая каша без масла». Добрался Несмелов до баньки, которую Игнат когда-то срубил, встал за углом, начал, высовываясь, дом обозревать… «Вот, чёрт! – вдруг спохватился. – Лампу забыл задуть, – вспомнил об этом, сам себя так тут же успокоил: – Шут с ней, и пускай горит, ронять её там вроде некому… Уж не Георгий же спихнёт копьём – хоть и святой, но ведь не полоумный… Ладно». Дом у Панночки пихтового бревна, небольшой, хоть и на две половины: в одной – сама, в другой, после того как мужа сплавила на Север, – квартиранты; в ту и в другую половины вход из сеней. Стена, что во двор, совершенно глухая, а в той, что к ограде и к огороду, одно оконце – и то кухонное. Темно в нём, в оконце этом. «Спят, поди?.. Будто и рано», – подумал Несмелов не без уныния, но уныния – того на вздох лишь и не долее; тотчас же и взбодрился: ничего, дескать, чай если пил, а пил, наверное, не немец, значит, выйдет, никуда, мол, не денется… не в ведро, не малый же ребёнок… «Выйдет, выйдет – пузырь мочевой не рогожный», – подумал так, но тут же и засомневался: у кого, мол, оно как… «Свежих следов не видно на крыльце – не был ещё, значит», – так подумал и вот что решил: «Ну не выйдет, так не выйдет! – и со злостью, неизвестно только на кого: – Ну, а мне-то чё за горе!..» – встряхнул и поднял воротник полушубка. Сунул руки в карманы. К стене плотнее привалился. И сразу: «Ох, а курева не взял!» А позже чуть: «Зачем он это мне сказал? Индюк зобатый… задумал чё-то, не иначе».