Блеск и нищета шпионажа

Что верно, то верно: боялись панически, документы складывали в последовательности от триумфальных до самых печальных, знали, что вождь вгрызается в материалы, лежащие сверху, до конца доходит редко, устает, раздражается. А тут вообще ТАСС обошел НКВД, выпендрился, доложил то, что его не касалось, не согласовал с Берия, ничего, они еще сядут, повод найдется. С отцом народов лучше не шутить, пусть изольет гнев, самое страшное — потеря доверия. Берия сразу же явился пред светлы очи, успокоил, доложил о запасном варианте, а всю вину переложил на мексиканских коммунистов и Сикейроса, они, мол, действовали на свой страх и риск, НКВД тут непричастен.

У Красовского после неудачного покушения началась мания: Иосиф Виссарионович не простит провала, живой Троцкий — как рыбья кость в горле, Клим успокаивал его: нечего мандражировать, впереди запасной вариант, вот если и здесь сядем в лужу, то не поздоровится. Тут, как назло, и пришла шифровка в резидентуру: Красовскому выехать на родину, он отбывал, словно на казнь, торжественно попрощался с Климом, попросил, чтобы тот ничему не верил, он был и остается большевиком.

Истеризм — явление генетическое, Клим понял это на рандеву с Рамоном, заговорили о покушении, он, как и мамаша, напрягся и закусил обиженно губу.

— Если говорить честно, я обижен на вас, Анджей. Почему вы не посвятили меня в ваши планы?

— А с чего вы взяли, что я причастен к этому делу? Газеты пишут, что организатором был художник.

— Мне не понятно, почему вы не доверяете мне. Вопрос даже не в том, что я мог оказаться на вилле и погибнуть от пули или гранаты. Мы честно работаем вместе. И доверие — это главное.

Такие вот дела, издержки работы с одержимыми делом, они лопаются от своей честности и порядочности, конспирация — не для них. До сих пор Клим готовил Рамона «втемную» (чекистский жаргон), цели заходов на виллу прикрывал лишь сбором информации, теперь уже наступило время раскрыть карты, выхода не было.

— Извини, Рамон. Но ты сам понимаешь, что я — не частная лавочка, а выполняю приказы Коминтерна. Правила конспирации у нас — самые жесткие. Вот и сейчас пришел очень важный приказ мне… точнее, просьба к тебе. Это — чрезвычайно деликатное дело, я даже не знаю, с чего начать…

— Просьба ко мне от Коминтерна? — удивился и обрадовался Рамон.

Рубил сплеча:

— Это — очень серьезно, Рамон. Коминтерн обращается к тебе с просьбой убрать Троцкого.

И не ошибся, Рамон помолчал, нахмурил лоб и поправил очки.

— Я согласен! — сказал он и встал, в голосе его звучала торжественность, словно он пел «Интернационал». — Я согласен.

Клим был растроган, чуть не расцеловал, тут же перешли на детали: как? Охрана Рамона пропускала уже свободно, не обыскивала, хотя… кто знает, что будет после покушения? Пистолет? Не пойдет, на выстрел сбегутся охранники, финита ля комедия, не в интересах службы, чтобы исполнителя прихватили, может расколоться, наговорить с три короба, бросить тень на Страну Советов. Нож или кинжал? Это лучше, но ненадежно, нужны хорошие навыки, шуточка ли — всадить под сердце, надо попасть, возможен промах, недостаточно сильный удар, сопротивление клиента, который не слабак… А что, если альпенштоком? Всем известно, что Рамон — альпинист, пронести в макинтоше, сейчас частые дожди, заманить в кабинет.

Как? Очень просто: он давно хотел показать Троцкому свою статью, получить замечания и руководящие указания, обычно тот приглашает к себе в кабинет, там и стукнуть, охрана далеко, уйти спокойно, пройдет время, пока хватятся. На том и порешили, Клим выслал план в Центр, предложил немного выждать, пока не утихнет шум…

Уже в июне обнаружили запрятанный в извести труп Харта, похоронили с почестями. Хотя кое-кто считал его агентом НКВД, Троцкий исключал это, лично сочинил надпись на памятнике, указал, что Харт убит Сталиным.

Полиция вела следствие. Совершенно случайно полковник Салазар в баре подслушал разговор: мексиканец хвастался, что сдавал за деньги офицерскую форму. Через него вышли на заказчика, арестовали, тот признался во всем, вышли на всю группу, арестовали Сикейроса, но он ни в чем не признался. Передали дела на двадцать пять человек в суд, партия вопила об антизаконной травле, всех оправдали.

Троцкий усилил охрану, добавив у ворот двух полицейских, постоянно заявлял, что Сталин готовит на него очередное покушение.

Страсть стареющей женщины посильнее всех бурь и штормов, Мария кричала так громко, что временами он зажимал ей рот рукой, раньше этого не было. Закурила, натянув простыню на морщинистую грудь.

— Я не могу без тебя.

Встала, прошлась по комнате — в простыне напоминала римлянку в тоге, — завела опять о Рамоне, о том, что он очень изменился, молчит, на вопросы не отвечает, замкнулся в себе. В чем причина? Что ему поручено?

Дура. И так каждый раз, пристает и пристает, не верит, что сын просто собирает информацию, ничего особенного, а она просит смотреть в глаза, упрекает во лжи, подозревает, что он втянул ее мальчика в опасное дело.