Блеск и нищета шпионажа

— Врешь! — кричала она на Клима. — Я все чувствую сердцем матери. Ты врешь, врешь, врешь! Запомни: если с Рамоном что-то случится, я убью тебя!

Попробуй, дура. Но хлопать ушами не следует, истерички могут отколоть и не то.

Рамон медленно шел по Авенида Виена, устремив взгляд на виллу объекта, он репетировал, он рассчитывал время, он мысленно убивал, это ничуть не легче. На контроле у ворот знакомый охранник, улыбаясь, легко провел руками по его карманам, чисто формально, но все равно иметь в виду.

Рамон рассчитал точно: в это время Лев Давидович и Наталья кормили любимых кроликов, умилительное хобби когда-то всемогущего Льва, обагрившего кровью всю Россию, к слабым и беззащитным, невинно трясущим ушами. Наверное, и не думал, что подсознательно искуплял вину.

— Здравствуйте, Лев Давидович! Я написал статью для нашей газеты и был бы очень благодарен, если бы вы ее просмотрели.

Слишком длинно и вымученно, на репетиции получалось лучше.

Троцкий поднял глаза, взгляды их встретились, одна-две секунды, он вдруг заволновался, не понимал почему, но от молодого человека исходила некая аура, весьма неприятная. Вообще-то смешно, глупая мистика, недостойно марксиста и атеиста, но все же отрицательное поле, тяжело на душе.

У Рамона вдруг закружилась голова.

— Одну секунду, — сказал Троцкий, докормил кроликов и повел Рамона к себе в кабинет на второй этаж.

Взял статью, начал ее читать, поморщился пару раз. Именно в такой момент. Одним ударом по затылку. Рамон почувствовал, что теряет сознание.

— Что с вами? Вам плохо? — Троцкий оторвался от чтения. — Ну-ка, быстренько на воздух! Ната, принеси Полю валерьянки! — и он помог Рамону спуститься по лестнице.

Но статью дочитал, дерьмовая статья, хотя тема интересна. Деликатно заметил, что требуются переделки, причем существенные, надо смотреть глубже, писать легче, изящнее, поменьше прямолинейности (о, как виртуозно он обыгрывал биографию проклятого Джугашвили! Какой стиль! Какие блестящие метафоры!). В общем, переделать, принести, показать. Срок — неделя.

Рамона отпоили валерьянкой, он признался, что слишком долго пробыл на солнце, видимо, перегрелся, такое бывало и раньше, извинился за причиненные неудобства и ушел.

— Есть что-то неприятное в этом Джексоне, — заметил Троцкий Наталье. — Мне совершенно не хочется с ним встречаться.

— А мне он нравится. Что в нем плохого?

— Не знаю. От него исходят какие-то флюиды, не могу объяснить.

— Но это же неудобно. Все-таки он — жених Сильвии. С этим надо считаться, — возразила жена.

На следующий день Клим встретился с агентом. Рамон пришел к нему в номер, выглядел как живой труп, бухнулся в кресло, достал из портфеля альпеншток.

— Ты не болен? — после сцен с мамашей Клим уверовал в плохие гены.

— Все в порядке, — ответил агент.

Стали прикидывать, где и как бить. Конечно, в кабинете. А если он не сядет за стол, будет прохаживаться и вещать на ходу? Тогда в другой раз. В любом случае альпеншток — под макинтош, перекинутый через руку, а если найдут, то скажет о предстоящей поездке в горы, без нового альпенштока не обойтись.

— Штука увесистая. Но нужен сильный удар.

— Ты думаешь, что я слабак? Садись за стол.

Пришлось сесть, изобразить объект, почертить пером по бумаге, Рамон встал рядом, сжимая альпеншток в правой руке, замахнулся, вдруг Климу показалось, что он обрушит кирку на голову, всего можно ожидать от этих психопатов, чем черт не шутит. А тот действительно ухнул, только не по голове, а по столу, пробил его насквозь, кирка застряла, а агент обхватил голову и тихо зарыдал.

— Я не могу…

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Так он и знал, пытался успокоить, но тот еще больше распустил сопли и выбежал из номера, оставив торчавший в столе альпеншток. Неужели конец? Столько затрачено сил и вдруг…

Красовский побледнел, услышав новость: тут уж Хозяин спуску не даст, укокошит обоих и глазом не моргнет. Пришла беда — отворяй ворота.

Ужинал с Марией в кабинете ресторана, ритуальная встреча, уже осточертела, но надо, надежда умирает последней, Рамон еще передумает.

Но вышло боком. Она пришла сама не своя, но маскировалась улыбкой, хитрая сука. Ели мексиканское, мерзкое, наперченное до ужаса, весь рот полыхал, словно в огне.

— Что-то ты сегодня странный, — говорила Мария. — Ты ничего не хочешь мне рассказать?

— А что я тебе должен рассказывать?

Тоже не на дурака попала, все они норовят провести на мякине.

— Хотя бы о том, что ты самый гнусный в мире подлец!

Ого! Однако.

— Мария, я уже устал от твоих сцен, — сдерживался, как мог.

— Ты сука и подлец! — словно прокурор на суде. — Ты посылаешь моего сына на верную смерть, не сказав мне ни одного слова. Ты хочешь, чтоб он стал убийцей Троцкого, а я осталась без сына!

Пытался успокоить, завел обычную муру об общепролетарском деле.

— Ты сука и подлец!

Вскочила, выхватила из сумочки крошечный бельгийский браунинг (просто Фанни Каплан!) и прицелилась в Клима.

— Скажи, что ты сука и подлец!