Блек. Маркиза д'Эскоман

— Покинуть! — воскликнул он. — Оставить меня одного! Вы не подумали об этом, Тереза! Боже мой, как же я буду жить один?!

— Но разве до знакомства со мной, — спросила Тереза, — вы не жили один?

— Да, до встречи с вами, полагаю, я жил именно так, — ответил шевалье. — Но с тех пор как я вас узнал, я почувствовал к вам нежную привязанность и теперь не могу жить без вашего присутствия. О! — произнес шевалье, с печалью возвращаясь в прошлое. — Я тоже любил: сначала вашу…

Он замолчал.

Тереза смотрела на него с удивлением.

— … сначала женщину, — продолжил шевалье. — Я так ее любил, что думал, умру, когда она…

— … когда она умерла? — спросила Тереза.

— Да, — подхватил шевалье, — когда она умерла… Ведь измена, предательство, забвение — это та же смерть, дитя мое.

— О! Мне это хорошо известно, — воскликнула, заплакав, Тереза.

— Ну вот, — сказал шевалье, ударив себя кулаком по лбу. — Вот я и заставил ее плакать, и это теперь! Но, проклятье, неужели я такое грубое животное?

— Нет, нет, нет! Вы самый лучший из людей, и если уж вас заставляли страдать, вас, то никто тогда не имеет права требовать, чтобы его избавили от страданий, уготованных человеку!

— Да, — с грустью произнес шевалье. — Я перенес много страданий, бедное мое дитя! К счастью, у меня был друг… О! Я так его любил и все еще продолжаю любить, не правда ли, Блек?

Блек, который как раз в это время смотрел на шевалье, словно догадавшись, что речь идет о нем, подошел на зов своего хозяина; тот взял его двумя руками за голову и нежно поцеловал.

Тереза пыталась угадать, какая связь может быть между Блеком и другом шевалье, о котором шла речь, и спрашивала себя, каким образом Блек может быть призван в свидетели этой дружбы.

Но это была такая задача, какую ей не по силам было решить и какую сам шевалье вряд ли смог бы ей вразумительно разъяснить.

Господин де л а Гравери на некоторое время погрузился в созерцание Блека.

Затем, с удвоенной энергией принявшись расточать ласки животному и одаривать нежными взглядами Терезу, он неожиданно произнес:

— Нет, мой бедный Дюмениль, нет, будь спокоен! Я никогда не оставлю ее… Даже если весь Шартр решил бы отвернуться от меня, а все вдовы мира захотели бы состроить мне гримасу.

Тереза смотрела на шевалье с некоторым испугом.

Неужели этот человек, такой добрый, был подвержен безумию? Во всяком случае, безумие г-на де ла Гравери явно носило очень мягкий и добрый характер, и Тереза сказала самой себе, что она никогда не будет бояться шевалье.

Она заговорила первой.

— Но, однако, это необходимо сделать, господин шевалье.

Шевалье вышел из своей задумчивости.

— Что? Что необходимо сделать, дитя мое? — спросил он с великой нежностью.

— Я должна уйти от вас.

— Ах, да, правда, — промолвил г-н де ла Гравери, — вы мне говорили об этом. А я вам отвечал: "Тереза, мое возлюбленное дитя, неужели вы думаете, что я отныне смог бы жить без вас, совсем один? Но подумайте, дорогое дитя, о том одиночестве, в котором оставит меня ваш уход!"

— Я подумала обо всем этом, господин шевалье, и, как ужасная эгоистка, прежде всего думаю о том, как больно мне самой будет расстаться с вами; но эта разлука необходима. Когда меня здесь не будет, вы опять сблизитесь с друзьями, отвернувшимися от вас сейчас; когда мое присутствие перестанет тревожить вашу жизнь, вы вновь вернетесь к вашим мирным привычкам.

— Тревожить! Тревожить мою жизнь, неблагодарный ребенок! Но тогда выслушай одно признание: это с той поры, как…

Шевалье тяжело вздохнул, потом вновь заговорил:

— Я узнал счастье лишь с той минуты, как ты вошла в этот дом.

— Грустное счастье! — возразила ему Тереза, улыбаясь сквозь слезы. — Потрясения, постоянные волнения, мучения, бесконечные переживания; ведь и во время моей болезни, находясь в полном оцепенении и даже бреду, я все же видела, что вы заботитесь о моей жизни, как будто бы вы действительно были моим отцом!

— Вашим отцом! — вскричал шевалье. — Как будто бы я действительно был вашим отцом! А кто вам сказал, что я им не был?

— О сударь, — сказала, вздохнув, Тереза, — это ваша доброта ко мне толкает вас на этот великодушный обман; но он не сможет ввести меня в заблуждение. Если бы вы были моим отцом, если бы были связаны со мной узами какого-нибудь родства, разве вы, вы, такой богатый и счастливый, смогли бы позволить, чтобы мое детство прошло в лишениях и нищете? А в юности разве я осталась бы без поддержки, без советов, без любви того, кому обязана своим появлением на свет? Нет, сударь, нет… Увы! Я для вас всего лишь посторонняя; вы подобрали меня из сострадания, а ваше чувство милосердия к тем, кому приходится страдать, внушило вам мысль удочерить меня; но, несомненно… но, к несчастью… — прибавила она, покачивая головой, — я не ваша дочь.