Блек. Маркиза д'Эскоман

— Если бы существующие препятствия — я вправе вам не сообщать о них, — не запрещали бы мне подобные мысли, то после отказа господина Грасьена я только и думал бы об этом.

— Тысяча чертей! Вы человек старомодный! — заметил Л увил ь.

— Извините, сударь, — сказал Грасьен, — только что вы отметали все препятствия и вот теперь ссылаетесь на одно из них. Почему же вы имеете на это преимущественное право, почему эта монополия принадлежит только вам?

— Предположим, есть две причины: или я уже могу быть женат, или же очень близкая степень родства связывает меня с Терезой; ведь ни в том, ни в другом случае я не могу стать ее мужем?

— Согласен.

— В то время как вы холостяк и человек, никак не связанный, по крайней мере кровными узами, с этой молодой девушкой.

Грасьен замолчал.

— Ну что же, давайте хладнокровно обсудим, господин Грасьен, что вам помешало бы остаться порядочным человеком, но не в глазах ваших друзей, а в ваших собственных. Почему вы отказались жениться на молодой девушке, которую вы достаточно сильно любили, если решились совершить по отношению к ней поступок, весьма похожий на преступление, и, женившись, таким образом признать ребенка, отцом которого вы скоро станете? Уверен, что вы ничего не имеете против внешности той, которую я упорно продолжаю считать вашей будущей супругой.

— Да, это так, — ответил Грасьен.

— Подумаешь, смазливое личико! — заметил Лувиль.

— Что касается характера, то невозможно встретить женщину более нежную и ласковую, и я вам клянусь, что она будет так признательна за то, что вы сделаете для нее, что это чувство займет в ее душе место любви, которую она не способна испытывать к вам.

— Но это же гризетка!

— Мастерица, сударь, а это не всегда одно и то же; простая мастерица, да, это так; но я кое-что в этом понимаю и нахожу, что многие из нынешних великосветских дам не обладают таким врожденным благородством, какое я заметил у этой мастерицы. И, безусловно, после нескольких месяцев жизни в свете Тереза станет замечательной и весьма заметной дамой.

— Договорились! — воскликнул Лувиль. — У нее двадцать пять тысяч ливров ренты, помешенной в ее достоинства.

— Но моя семья, сударь, — сказал Грасьен, — моя семья, такая знатная и богатая, неужели вы допускаете, что она когда-нибудь согласится признать подобный брак, если я вдруг приму ваше предложение?

— А кто вам сказал, что семья Терезы менее знатна и богата, чем ваша?

— Позволь ему договорить, Грасьен, — вмешался Лувиль, — и на наших глазах Тереза превратится в эрцгерцогиню, занимавшуюся шитьем ради своего удовольствия.

— Я скажу больше, сударь, — продолжал шевалье, — кто вам сказал, что Тереза не наследница состояния, по меньшей мере равного вашему?

— Черт! — сказал Грасьен с озабоченным видом. — Если это так…

— Ну вот еще! — горячо вскричал Лувиль. — Мне кажется, зараза завладела и вами: вы становитесь безумным, Грасьен; еще более безумным, клянусь, чем этот простак, который говорит с вами! Но я, к счастью, здесь и не позволю вам запутаться еще больше. Ответьте же ему раз и навсегда твердым и решительным "нет", чтобы он дал нам спокойно выспаться и проваливал к дьяволу вместе со своей инфантой и их собакой!

И как бы в качестве заключительной части своей речи Лувиль пнул ногой Блека, к которому, как мы помним, он никогда не питал особого расположения.

Блек издал болезненное повизгивание.

Этот пинок рикошетом пришелся в самое сердце г-на де ла Гравери.

— Сударь, — сказал он Лувилю, — до сих пор ваша речь была речью глупца, но ваш поступок обличает в вас жесткого и невоспитанного человека. Кто бьет собаку, тот замахивается на хозяина!

— Я ударил вашего пса, потому что он мешал мне, вертясь у меня между ног. И послушайте, я сейчас в самом деле вызову кондуктора и прикажу ему исполнить предписания. Собаки не имеют права находиться в мальпосте.

— Дюмениль… я хотел сказать, мой пес, в сто раз больше имеет право находиться здесь, чем вы, сударь, а вы только что ударили моего бедного друга ногой; за это вам пришлось бы дорого заплатить, если бы у меня не было важного дела лично к господину Грасьену и если бы я не поклялся самому себе, что ничто не отвлечет меня от моей цели.

Затем он сказал, обращаясь на этот раз к Грасьену:

— Давайте положим этому конец, сударь; так как эта дискуссия — прошу вас верить мне, чтобы проникнуться большим расположением к моей особе, ведь я дворянин, — так вот, эта дискуссия нравится мне не больше, чем вам. Желаете ли вы вернуть этой молодой девушке ее честное имя, похищенное вами?

— На поставленный таким образом вопрос я, сударь, могу вам дать лишь один ответ: нет.

— Вы покушались на бедное, одинокое дитя, не имеющее ни поддержки, ни защиты! Вы прибегли к недостойной уловке, чтобы восторжествовать над ней! И все же я еще остаюсь достаточно хорошего мнения о вас, сударь; я не хочу верить, хотя вы на первый раз сказали "нет", что вы решились, как трус, оставить мать наедине с ее отчаянием и выбросить вашего ребенка на улицу на милость официального милосердия и людского сострадания.