Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Испанские писатели и мыслители, чьи имена стали против их воли идентифицироваться со злополучным гриппом, отреагировали с присущей им изощренной витиеватостью. Благодаря оперетте, шедшей в Мадридском королевском театре по весне, когда накатила первая волна, и застарелой глубокой тревога за судьбы нации болезнь неразрывно связалась в их сознании с Доном Хуаном, неисправимым ветреником, служившим, со всеми его достоинствами и недостатками, своеобразным олицетворением испанского характера. По традиции в Испании принято отмечать El Día de Todos los Santos – День всех святых – спектаклем по конкретной версии этой легенды – «Дон Хуан Тенорио»[457]. К ноябрю 1918 года, однако, испанцы подошли уже2 совсем не в настроении для такого зрелища. «В этом году Дон Хуан подоспел в самый неподходящий момент, – писал театральный критик Хосе Эскофет. – Извините, сеньор, мы не сможем почтить вас своим присутствием»[458].

А после пандемии многие испанские литераторы и мыслители принялись писать кто пародии на Дона Хуана, кто аналитические труды с целью переосмысления его образа как национального символа. Среди последних были и философ Мигель де Унамуно, и его друг, врач и мыслитель Грегорио Мараньон, перед этим, кстати, внесший большой вклад в исправление катастрофически складывавшейся в Испании эпидемической ситуации. Будучи, как и многие представители его поколения, сторонником евгеники, Мараньон считал испанцев народом «расово крепким», но исторически оказавшимся в неблагоприятной культурно-социальной среде, характеризовавшейся, в частности, бесправием и в целом, нелегкой долей женщин и детей. Для того чтобы нация в полной мере раскрыла потенциал, отпущенный ей природой, испанцам, по мнению Мараньона, следовало полностью изжить, стереть из своей памяти культ Дона Хуана вместе с подразумеваемой им свободой мужчин вступать в беспорядочные половые связи. В 1924 году он даже написал эссе о том, что нигде нет ни единого указания на то, что Дон Хуан, этот легендарный соблазнитель, оставил потомство. Не свидетельствует ли это о его мужском бесплодии или даже несостоятельности? Зная испанскую маскулинную культуру, можно смело утверждать, что худшего пятна на репутацию величайшего романтического героя XIX столетия было не придумать. Мараньон, можно сказать, сровнял его с землей.

Война погубила больше людей, чем грипп, лишь в Европе, а на остальных континентах верно было обратное. И если даже в европейской культуре пандемия привела к мощному психологическому сдвигу, то нет ничего удивительного в том, что в остальных частях света этот эффект носил еще более выраженный характер. В Бразилии уход испанского гриппа стал настоящим водоразделом между старым и новым временем. Врачи были в бразильском народе крайне непопулярны со времен затеянной Освалду Крусом в 1904 году принудительной вакцинации от оспы, но когда cariocas увидели, какие бесчинства творит безудержный грипп по всему Рио-де-Жанейро, они сами призвали на помощь его ученика и преемника, видного бразильского гигиениста Карлуса Шагаса[459]. И о чудо: как только тот вмешался, так эпидемия будто по мановению волшебной палочки пошла на спад, – и с тех пор бразильцы относятся к врачам с высочайшим уважением[460].

Бразилия пребывала в поисках национальной идентичности с самого момента обретения страной независимости в 1889 году, и неожиданно найти себя бразильцам помогли доктора. Что уникальным образом выделяет бразильцев из ряда других народов? Что объединяет всех бразильцев? Общие для всех бразильцев болезни, заявили врачи[461]. Бразилия – это не раса и не климат. Бразилия – это болезнь, общая для всех и объединяющая все социальные классы и этнические группы населения страны в единый бразильский народ. Именно врачи заявили об эффекте «бразилизации инфекцией», о том, что грипп превратил Бразилию в одну необъятную общую больничную палату, а затем эти идеи просочились и в литературу – и взбурлили в ней не исключено что и под усиливающими эффект впечатлениями, оставшимися в памяти писателей от карнавальных шествий на тему гриппа в Рио в 1919 году, по ходу которого местные группы «Полночный чай» и «Приют Всех Святых» распевали скабрезные песни об «испанской гостье».