Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Все лето 1918 года Махатма Ганди занимался вербовкой индийцев в вооруженное ополчение в помощь британской армии. К осени он измотался настолько, что удалился в свой ашрам под Ахмадабадом, и когда там у него вдруг началось расстройство кишечника, даже и не удивился, а решил поначалу, что подцепил дизентерию в легкой форме, – и решил по-йоговски изгнать чужеродную силу из организма, заморив ее голодом, но перед началом поста не устоял перед искушением подкрепиться порцией сладкой каши, приготовленной его женой Кастурбой. «Этого оказалось достаточно, чтобы накликать на себя ангела смерти, – писал он позже. – И часа не прошло, как дизентерия вернулась теперь уже в острейшей форме»[436].

Это была не дизентерия, а испанский грипп, в данном случае начавшийся с проявления гастроэнтерологических симптомов, – и он вывел Ганди из строя в критический для борцов за независимость Индии момент. В 1918 году Ганди было 48 лет. За три года до этого он вернулся на родину после двух десятилетий, проведенных в Южной Африке, где он весьма поднаторел в методах борьбы за гражданские права. По возвращении Ганди вел активную работу по двум направлениям: вербовал добровольцев в ополчение, воевавшее на стороне Британии, и призывал индийцев присоединяться к движению сатьяграха – ненасильственного протеста против британского господства – проще говоря, к саботажу. Кое-кому в национально-освободительном движении две эти цели казались взаимоисключающими, а деятельность Ганди – двурушнической. Но только не ему самому. Для Ганди участие индийского ополчения в войне на стороне союзных сил было разменной монетой для торга на будущих послевоенных переговорах, за которую можно было купить для Индии толику независимости или хотя бы самоуправления, как минимум в статусе доминиона. Движение же сатьяграха выполняло роль кнута при этом прянике, напоминая британцам о готовности индийцев к продолжению мирной борьбы за свои неотъемлемые права.

Две первые акции сатьяграха, организованные Ганди на индийской земле, прошли в его родном штате Гуджарат, где он и построил свой ашрам по возвращении из Южной Африки. Первая началась в феврале 1918 года, когда он мобилизовал текстильщиков Ахмадабада, крупнейшего города Гуджарата, на выступления за повышение нищенской зарплаты. Весной того же года он сагитировал крестьян округа Кхеда, поставленных на грань голода вследствие засухи, выразить протест против требований правительства продолжить уплату земельного налога.

Обе сатьяграхи завершились удовлетворением требований протестующих чуть ли не в полном объеме, и к моменту заболевания Ганди успел приобрести в интеллектуальных кругах огромный авторитет и безоговорочно считался будущим лидером нации. Вот только поддержки снизу он был лишен, поскольку за десятилетия отсутствия оторвался от своих корней. В Кхеде ему удалось мобилизовать тысячи крестьян, а нужно бы было десятки и сотни тысяч. Ганди разумно счел, что для начала и несколько тысяч сторонников – неплохой результат, свидетельствующий о начале пробуждения гуджаратского крестьянства к активной политической жизни. Но понимание того, насколько он в действительности далек от цели, пришло к Ганди лишь в июне, когда он вернулся в Кхеду с призывом к местным крестьянам записываться в армию. Желающих не нашлось. «Ты же учил, что главное – ахимса [ненасилие], – удивлялись они. – Что ж ты теперь призываешь нас взяться за оружие?»

Когда в сентябре разразилась вторая волна испанского гриппа, ситуация усугублялась острой нехваткой воды. На исходе знойного засушливого лета люди в начале не менее безводной и жаркой осени буквально изнемогали от жажды. «Люди выклянчивали воду как милостыню, – сообщал один американский миссионер. – Они дрались за воду, воровали воду друг у друга»[437]. На выжженных солнцем пастбищах скот дох без травы, а за подросшими телятами и вовсе нужен был глаз да глаз, иначе они так и норовили сигануть в любой колодец, из которого веяло остаточной сыростью. Пришла пора собирать первый урожай и начинать второй сев, но рук на это катастрофически не хватало, поскольку слегла половина трудоспособного населения. В Бомбейском президентстве, провинции, в состав которой входил Гуджарат[438], цены на основные продукты питания выросли вдвое. Правительство же приостановило вывоз пшеницы на экспорт лишь в октябре, на пике эпидемии. К тому времени обезумевшие от голода люди уже на ходу запрыгивали в товарные составы в надежде поживится зерном, а изможденные голодающие массово стекались в Бомбей просить подаяния, а там вдобавок ко всему свирепствовала еще и холера, добивавшая тех, кого не взял грипп. На реках образовывались заторы из трупов, поскольку дров на кремацию также не хватало, да и некогда и некому было бы всех кремировать.