Благословенный

— Александр Васильевич… Ну вот, что поделать ­– не всегда мы в жизни побеждаем, иной раз и отступить приходится, и поступиться чем-то. Верно, послал Вам Бог такое вот испытание — смирить гордыню требует. Вы же наверняка возгордились после Рымника и Измаила? Я так вот после Выборга долго ходил, задрав нос, пока не понял, по здравому размышлению, что заслуги моей там было — чуть да мале́нько. Но, как местные льстецы начали в уши дуть — то с Александром Великим меня сравнивали, по созвучию имени, то с Октавианом, признавая Выборгское сражение равным за морскую победу его при Акциуме… Хоть все знают, что Македонский Александр на море и не воевал никогда, а победу над Антонием одержал не сам Август, а его генерал, Агриппа. В общем, подумал я, и понял, что победил под Выборгом отнюдь не я, и даже не адмирал Чичагов, а больше всего матросы наши и морские офицеры.

Лицо Суворова слегка смягчилось. Я знал, что он недоволен шумихой, открывшейся по поводу «моей» победы под Выборгом, на фоне которой даже беспримерное взятие Измаила не получило при дворе должной славы.

— Так что вы подумайте, что тут можно сделать. Вариант, предлагаемый мною, верный. Но, поверьте, в любом случае, удовлетворят ли ваше ходатайство или нет, ни один волос не упадёт с головы дочери вашей. Н и о д и н! Ежели что — пусть обращается сразу ко мне!

Тут только Александр Васильевич повеселел: глаза его засверкали, будто кто-то замшевой кожей стёр пыль с голубых бриллиантов.

— Уповаю на вас, Ваше Высочество!

* * *

Через несколько дней Александр Васильевич подал просьбу о разрешении дочери его, камер-фрейлине Суворовой, ночевать в доме племянника, Дмитрия Хвостова, для ухода за малолетним сыном Аркадием, присланным в Петербург для обучения наукам. Я от себя присовокупил просьбу назначить указанного Аркадия Александровича Суворова моим пажом. Обе бумаги через Марию Саввишну поступили к императрице.

Екатерина не только утвердила их обе, но выразила притом свое удовольствие. Она, конечно, слышала про историю с непризнанием Суворовым отцовства над сыном и уж не раз уговаривала его смягчиться. Впрочем, тучи над Суворовым не развеивались: ссора с Потёмкиным обещала ещё дать о себе знать.

Два аршина шесть вершков* — около 169 см. (прим).

Глава 2

— Мы пропали. Господи всемогущий, мы пропали! Нам не дадут выехать из этого проклятого городишки… И всё из-за вашей нерешительности!

— Успокойтесь, мадам! Утром прибудут наши войска. Положитесь во всём на Провидение. В конце концов, что нам ещё остаётся?

— Вы с вашей бестолковой политикой… Это всё из-за вас! Ни в одном государстве Европы не случалось подобного позора; лишь в бедной Франции, непонятно чем прогневавшей небеса, ниспославшие ей на трон такое ничтожество!

— Тише же! Нас могут подслушивать. Мадам, да успокойтесь же, наконец! Утром всё решится!

«Мадам Рошетт», она же Мария Антуанетта, гневно отвернулась к стене, поглаживая белокурые головки своих спящих детей. Определённо, это ужасный день никогда не кончится!

Прошлую ночь королевская чета провела без сна. Сначала они бежали из Тюильри. В полночь королева, убедившись, что всё спокойно, и как обычно, ночная стража из национальных гвардейцев заступила на свои места, поспешила к комнате дочери, тихонько постучавшись в дверь. Как только маленькая принцесса проснулась, Мария-Антуанетта тотчас позвала госпожу, замещавшую её гувернантку. Та страшно удивилась неожиданным приказом королевы быстро одеть ребёнка, но исполнила его без возражений. Мария-Антуанетта тут же разбудила и дофина, распахнув бархатный, шитый золотом балдахин и нежно прошептав ему:

— Вставай, дорогой мой! Мы немедленно уезжаем! Сейчас же всем семейством мы отправляемся в крепость, где много солдат, и все будут в безопасности'. Сонный маленький принц думал одеться солдатом, но его гувернантка, давно посвящённая в тайну, объяснила ребёнку, что они едут на костюмированный бал, и нарядила его девочкой.

На улице их встретил граф Ферзен, любовник королевы, в костюме кучера. Он должен был отвезти их к большой карете, подготовленной для побега.

Король бежал из дворца отдельно от жены и детей. Облачившись в скромный серый сюртук, грубый парик и круглую лакейскую шляпу, он беспрепятственно прошёл по пустынному ночному дворцу и совершенно свободно миновал пост Национальной Гвардии внизу у входных дверей. Тут уже ждали верные люди. Вдоволь поплутав по ночным улицам Парижа в открытом экипаже, его наконец-то отвезли к огромный карете, где король воссоединился с семьёй. На козлах сидел верный слуга короля, шевалье де Валори. Фиакр подогнали впритык к экипажу, и король перебрался туда, не ступая на землю. Наконец-то все разместилась с удобствами.

Граф рванул за удила лошадей, запряженных в фиакр, так, что тот опрокинулся. Перевернутый, будто из-за несчастного случая, экипаж бросили на дороге. Сопровождавшие их дворяне, Мустье и Мальден, вскочили на освободившихся лошадей, Ферзен сел на козлы дорожной кареты. Его работа кучера ещё не закончилась.