Благодарность

— Я навестил Николь Ольфингер. Она ослепла и плохо слышит. Но она в совершенно здравом уме. Я рассказал ей о вас. О том, как вы разыскивали их. Но вы не знали их фамилии. Она поняла. Я взял на себя смелость сказать ей, как важно для вас выразить им свою признательность. Она была очень тронута. Еще я сказал, как вы будете счастливы узнать, что она еще жива. Узнать, что еще не слишком поздно. На мой вопрос, как они продержались те три года, она ответила словами, которые я запомнил наизусть: «Мы говорим „нет“ худшему. А потом у нас просто не остается выбора». Да, и еще она сказала: «Такими поступками не кичатся».

Миша прячет лицо в ладонях.

— Вы знаете, Миша, я тоже плакал, когда вышел из ее комнаты.

Несколько минут она остается в этой позе.

— Представляю себе, сколько чувств вы испытываете…

Она не отвечает. Но я слышу ее дыхание, слышу, с какой решительностью она сдерживает рыдания.

— Весной можем попытаться свозить вас туда. Кто знает?

Она опускает руки и поднимает глаза.

— Да… но… я так… обезусилела. Мозвожно.

— Если хотите, я приду завтра с блокнотом бумаги для писем и помогу вам написать несколько строк. Хорошо?

Ее подбородок дрожит, но слезы больше не текут.

— Порошок.

На следующий день, когда я только вхожу в ее комнату, она уже сидит за столом.

Она готова.

Я сажусь сбоку.

Кладу перед нею блокнот, даю один из своих карандашей. Я помню, что ручки и фломастеры ей не нравятся. Она хочет быть уверена, что можно стереть, начать заново.

Несколько минут она сидит склонившись над бумагой и подняв карандаш. Ждет, когда придут слова.

Я понимаю, насколько редкими гостями они стали. Такие далекие, перепутанные, погребенные.

— Вам нужна помощь, Миша?

Она качает головой.

Я отхожу от нее.

Сажусь на край кровати и смотрю в окно.

Мы никуда не торопимся.

Я вижу, как она пишет. Очень медленно. Написала от силы десяток слов. Ее рука дрожит, но она старается. Я знаю: в эти мгновения она отдает все, что у нее осталось. Сжигает последний порох.

Я слышу скрип карандаша. Она сильно надавливает на бумагу.

Я готов улечься на постель и вздремнуть. Потому что в этой комнате, рядом с этой пожилой дамой, я непостижимым образом чувствую себя в безопасности.

Она закончила.

Она складывает лист.

Не заглядывая в текст, я кладу письмо в конверт и запечатываю его у нее на глазах. Она имеет на это право, она заслужила уважение. Я надписываю адрес дома престарелых, указываю номер комнаты и имя Николь Ольфингер.

— Я отправлю его по дороге с работы.

Она одобрительно кивает.

— Увидимся в четверг?

Она снова кивает, уже из последних сил.

Я подхожу к двери, но пациентка останавливает меня:

— А вы?.. Ваш о… отуц?

— Эх…

— Что делать?

— Не знаю, Миша.

— Но почему так долго?

— Знаете, мой отец никогда не стремился снова встретиться со мной. Мне кажется, ему невыносимо мое присутствие. Он помнит меня как некую искаженную, деформированную картинку, которую он навеки заморозил в своей памяти.

— Но почему?

— Понятия не имею. Возможно, просто потому, что я не стал тем сыном, о котором он мечтал. Как будто что-то во мне оскорбляет его. Он видит во мне врага. Всегда выискивает слабые места. А затем наносит удар, пусть всего лишь словесный. Но ведь слова умеют ранить, согласитесь. Издевки, сарказм, критика, упреки — все это оставляет в душе следы. Нестираемые. И еще этот взгляд, который высматривает дефекты, а затем порицает. Это тоже оставляет следы. Человеку, перенесшему такое отношение, становится трудно доверять другим. Трудно любить себя самого. Да, он страдал. Много. Я понимаю это, да и время уходит, тут вы, конечно, правы. Но настанет ли день, когда все успокоится? Не знаю. Не уверен. Я хотел бы надеяться на это. Я уже давно простил. Но я не знаю, возможно ли что-то другое. Что-то более приятное.

Она не сводит с меня глаз.

А затем берет со стола бумагу и карандаш, которые я оставил ей.

— Все это надо положить.

— Положить куда, Миша?

— На бумагу.

— Хорошо, я обещаю вам. Я положу все это на бумагу.

Мы сидим лицом к лицу.

— Ну, Миша, по-моему, сегодня вы в прекрасной форме! Начнем с маленького упражнения для разминки? Назовите мне десяток слов, которые рифмуются с «дом».

Она бойко отвечает:

— Гром, бом, перелом, ком, сачком, дном, болтуном, багром, ведром, аэродром.

— Прекрасно! Сразу видно профессионала. А теперь слова, которые рифмуются с…

— Мертвец.

— Ладно, как скажете.

— Нет, давайте теперь вы.

— Ну… Столбец, зубец, кузнец.

— Что, и все?

Ей нравится дразнить меня.

— Я вам помогу. Купец, жеребец, конец, молодец… глупец, рубец, слепец.

— Браво, Миша, в рифмах вы во сто крат сильнее меня!

Я позволяю тишине обволакивать нас. Вокруг нас образуется пространство, какое доводится делить далеко не с каждым.

Но спустя некоторое время я не могу больше молчать.

— Знали бы вы, Миша, как меня раздражает, когда люди уходят без предупреждения.

— Не понимаю, о чем вы.