Благие намерения

Последнее слово он произнес по слогам. И без эмоций. То ли привычка владеть собой, то ли простое равнодушие. Мало ли что было. Похоже, равнодушие, потому что он спокойно отвечал на расспросы, посмеивался над собой, вспоминал забавные случаи. Почему Милл? А потому, что это имя показалось знакомым, но не факт, что его так звали, может, это была фамилия школьного учителя, а может, кличка кошки. Надо же как-то называться. Вот он и стал называться Миллом. Нет, ни ученые, ни маги, ни эльфы не помогли. Восстановили знания, которые у него были. Довольно глубокие для мальчика – или даже юноши. Либо очень хорошая частная школа, либо очень хорошие домашние учителя. Ну и не без врожденных способностей. (Это – уже с веселой гримаской, вроде как простите нескромность, но такой вот я умный. В этом даже Тимаш не сомневается.) У эльфов тоже были. Даже у горных – прослышали, что у тех есть просто невероятный маг, добрались, и тот их даже принял, и с тем же результатом. Сказал, что высшие силы так решили. Типа: на тебе, мальчик, еще одну жизнь. И не надо сопротивляться, вдруг в той жизни было что-то ужасное. Миллу это показалось нелогичным: вряд ли юный эльф не старше семнадцати был, к примеру, маньяком. Магических способностей – ноль целых ноль-ноль сотых. Среди лесных они даже прожили едва не полгода, могли вообще остаться, но Милл не захотел. Почему? А кому, интересно, понравится быть последним из последних без малейшего шанса изменить ситуацию? Опять почему? А потому что эльфы от людей отличаются структурой общества. Кланы. Всегда кланы! Вот внутри клана есть вероятность, надо сказать зыбкая, сделать карьеру, главой не станешь, но поближе продвинешься. А он никто. Следовательно, вполне возможно, что он изгнанник… ну, не сам, но сын изгнанника. Если эльф совершает что-то гнусное, совсем уж мерзкое, его изгоняют. Ну, подлость несусветная, предательство… в общем, списочек длинный, в него еще можно включить несусветное недовольство главы клана. А изгоняют вместе с семьей. Жена не могла не видеть подлости мужа – ну чушь, чушь, кто б сомневался, однако закон незыблем. А дети подлую натуру могут унаследовать. Вот и уходят такие в города, живут себе спокойно среди людей, но вернуться в леса не могут. Дети? Теоретически. И даже внуки – тоже теоретически, потому что никому не захочется быть распоследним среди своих, когда можно быть равным среди чужих. А к эльфам всяко относятся, есть даже города, где никого собачьи уши не смущают. И в других местах полно людей, кого они не смущают. И нечего глазами зыркать, вон на Риттера глянь или Сеглера, никакой реакции на уши. В общем, ушли. Но еще там Милл решил, что будет называться Кашавиеном. И никаких вопросов не возникает: людям это кажется нормальной фамилией, мало ли у эльфов кланов, а эльфам сразу понятно, потому что Кашавиен на лайашани означает «безродный». Так произношу, потому что так звучит на лайашани. Нет, погоди, Гратт, «ш» длинное, ну, словно три «ш», да еще очень мягкое, и конечное «иен» ближе к «йен»… Ух ты, практически без акцента, да у тебя способности к языкам, дружище, лайашани очень труден для произношения, уж на что Дарби язык понимает, но говорит так, что все эльфийские куры со смеху дохнут, а сами эльфы – они вежливые, они сдерживаются так, что от смеха просто лопаются… В общем, все путешествия и попытки что-то узнать ни к чему не привели. А потом Катастрофа как-то отошла в прошлое. То есть ее, конечно, изучают, но издалека. Ишантра осталась мертвой страной, туда поначалу мародеры хаживали, да перестали – перемерли. Страна, несущая смерть. И пережившие Катастрофу тоже большей частью перемерли, задержались в Ишантре дольше, чем следовало. Нет, уже давненько никого не встречали, да и неинтересно. Уже нет. Наверное, и Милл пересидел ее за старыми камнями храма, а вот в каком городе – неизвестно. Или не в городе, а в лесу. Тоже неизвестно. Сначала очень тяжело было, правда. Ну, представь себе… вот оглянись. И представь себе, что за спиной пустота. Даже больше. Не пустота, а ничто. Неприятно, правда?

Поежился даже Гратт. Риттер смотрел сочувственно, а у Эриш блестели глаза. Милл обхватил руками колени и улыбнулся.

– А потом я в разговоре с Дарби сказал: помнишь, давно уже, года три… И понял, что у меня появилось прошлое. Знаете, это такое счастье было – сказать «давно»… И как отрезало. И мне совершенно пофигу, что я не помню своего детства, любимых игрушек, домашних праздников и школьных проделок. Мы решили, что я на три года моложе Дарби, так что считаем, что мне тридцать четыре, и половину своей жизни я отлично помню.

– Значит, эльфы тебя не принимают, – протянул Риттер.

– Почему? Принимают. Очевидно же, что я в самом страшном случае сын изгнанника. И даже не обижают. Но жить с ними я не хочу. Бесперспективно.

– А среди людей тебе хорошо, – съязвил Тимаш, – все тебя любят, все тебе доверяют.

Милл прищурился.