Благие намерения

— Здесь он сталкивается с противоречием. То, что он идеализирует вас, говорит об уважении — а уважение для него главное — к закону, к полицейскому жетону. Одновременно он верит, что правила, которым подчиняются закон и общество, надо обходить, иначе не добиться торжества правосудия, победы законности.

Мира отставила свою чашку и наклонилась к Еве:

— Он организованный человек, Ева. Дотошный, старательный, умный, с низкой самооценкой в сочетании с комплексом геройства. Согласна, он сильно заинтересован работой полиции и системы правосудия, возможно, даже обладает соответствующим опытом, но при этом страдает глубоким недоверием к возможностям обеих.

— Копам случается выгорать, — сказала Ева. — То же самое иногда происходит с прокурорами, социальными работниками, специалистами по обработке места преступления — со всеми, кто сталкивается с тем же, что и мы, и порой — слишком часто — убеждается, что система не срабатывает.

— Вероятно, система и его в какой-то момент подвела, или его работа внутри этой системы не помогла торжеству правосудия. Пострадало его чувство совершенства. Помните, Ева, вы — больше, чем символ. Вы — идеал из плоти и крови, сдерживаемый только правилами системы. Он вам нужен. Когда он поймет, что вы не испытываете в нем потребности — а он это поймет, — то будет уже не мстить, а карать. Из ангела вы превратитесь в демона, причем мгновенно.

— Скорее бы! — сказала Ева, вставая.

— Но первой мишенью станете не вы.

Ева кивнула, хотя от этой мысли ей стало муторно.

— Я этого не допущу. Мы успеем его сцапать. Вы и мистер Мира тоже должны принять меры предосторожности.

— Да, мы в курсе.

— Окажете мне услугу?

— Обязательно.

— Обзаведитесь водителем — пока наш неизвестный на свободе. Таким, чтобы многое умел. Не заходите в наш гараж в одиночестве. Вдруг он здесь работает? Вдруг он — коп или кто-то из вспомогательного персонала? Не хотите же вы, чтобы здесь или у дома на вас набросились, стоит вам однажды выйти из машины? Прошу вас, избавьте меня хотя бы от этого страха!

— Избавлю. Мы с Денисом уже обсуждали это. Все равно я иногда вызываю водителя.

— Водитель должен быть обученным, — продолжила Ева. — Вы знаете, что нельзя открывать дверь неизвестным рассыльным, но мистер Мира может проявить оплошность.

— Не проявит, когда это настолько важно.

— Ну, хорошо. Спасибо. — Ева шагнула к двери. — Наверное, это произойдет уже сегодня вечером. Я о следующем убийстве. Я не смогу ему помешать.

— Вы не виноваты, Ева.

— Нет. Как не были виноваты скейтборды, когда их хозяев, двух мальчишек, зарезали по дороге из парка домой. Но скейтборды послужили мотивом. Вот и здесь то же самое. Не забудьте про водителя! — И она скрылась за дверью.

Ей хотелось действовать, лучше на улице. Кого-нибудь арестовать или надрать кому-нибудь задницу. Но вместо этого она опять заперлась у себя в кабинете, со своим журналом, записями и кофе, хотя Мира считала, что с кофе она перебарщивает.

Она размышляла об убийце, убийца — о ней.

Наконец-то у меня появился часик для себя. Евина пресс-конференция просмотрена трижды. Как здорово она выглядела! А какой уверенный тон! Она поставила на место этих гребаных репортеришек. Просто удивительно, как у нее получается их отбривать, не повышая голоса. У меня так никогда не выходило. Хоть кого-то суметь бы поставить на место! Но нет, это другие только и делали, что ставили меня на место, которое считали моим.

Ставили раньше.

Но почему она назвала вопрос неточным? Почему не ответила правдиво, прямо, почему не признала, что я ей пишу? Убийства посвящаются ей, а она не желает это признать.

Вот что огорчает! Ох, как это огорчительно! Как она этого не замечает?

У меня была мысль, что это будет удобный случай поговорить обо мне хотя бы немного. А она сказала только одно: «Да, на месте преступления оставлены послания для меня».

Не обязательно сообщать содержание, просто признала бы, дала почувствовать. Каким напряженным было ожидание ее сигнала! Хоть чего-нибудь. Чего угодно.

Пару раз у меня возникало ощущение, что она смотрит прямо на меня, пытается что-то сказать именно мне. Посмотрю еще разок, вдруг что-то пропущено? Вдруг я огорчаюсь без причины?

Она сказала, что выполнит свою работу, — может, тогда? Может, это предостережение мне, что ей придется меня поймать? Безусловно, она необыкновенный человек. По этой причине, среди многих других, я проявляю такую осторожность. Никто не сможет сказать, что она не сделала всего, что могла, больше, чем смог бы кто-либо еще.

Уж не советует ли она мне быть настороже? Надеюсь, так и есть. Мне необходимо в это верить.

Если это так, то можно считать, что мы наконец побеседовали. Настанет день, когда мы поговорим по-настоящему. Только мы вдвоем, больше никого. С вином. Откупорим бутылку, купленную специально для этого случая, — такую же, из которой она пила на той фотографии, сделанной в Италии.

Когда она ездила туда с ним.

Он больше не будет ей нужен, когда мы сможем наконец быть вместе, вместе работать. Мы будем говорить, говорить, говорить обо всем на свете, всем делиться.