Битва за безмолвие. В поисках «византийства»

Поэтому основная борьба развернулась в Морее. Там всегда был район – полуостров Мани, который так никогда и не был покорен османами. Причиной были природные условия – горы, и воинственность местного населения, считавшего себя потомками спартанцев. В эту местность после своих набегов всегда могли отступить клефты. Это были разбойники (славянский аналог гайдуков), которые грабили и убивали только турок и их пособников. Именно эти отчаянные бойцы и стали ядром освободительной армии. В ее ряды впоследствии влилось немало филэллинов – добровольцев из Европы. Среди них был, например, великий поэт-романтик лорд Байрон, который в ходе этой войны и скончался от болезни.

Зверства османских карателей вынудили вмешаться в войну и европейские страны. Так в 1827 году объединенная русско-англо-французская эскадра при Наварине разгромила турецкий флот. А в сухопутных операциях участвовал французский десант.

Кровавая борьба продолжалась до 1830 года, когда, наконец, в Лондоне тремя великими державами Россией, Великобританией и Францией был подписан протокол, провозглашающий создание независимого Греческого королевства. Но это была, конечно, совсем не Византия. Это было новое национальное государство. Однако идея православной империи не умерла…

Византизм по-русски

После падения Константинополя, а потом еще и женитьбы великого князя Московского Ивана III на племяннице последнего императора ромеев Софье Палеолог идея эта в формате «Москва – Третий Рим» «поселилась» в России. Ну, а после провозглашения ее империей, самодержцы стали присматриваться и к Риму Второму, на предмет возрождения Византии. Тем более, что в преемственность по отношению к ней верили и монархи, и русские мыслители.

«Конечно, при виде нашей гвардии (la guarde), обмундированной и марширующей (marschieren) по Марсову полю (Champ de Mars) в Санкт-Петербурге, не подумаешь сейчас же о византийских легионах. При взгляде на наших флигель-адъютантов и камергеров не найдешь в них много сходства с крещеными преторианцами, палатинами и евнухами Феодосия или Иоанна Цимисхия. Однако это войско, эти придворные (занимающие при этом почти все политические и административные должности) покоряются и служат одной идее царизма, укрепившейся у нас со времен Иоаннов, под византийским влиянием», – писал Константин Леонтьев. При этом, он же отмечал и то, что отличало самодержцев от василевсов: «Русский царизм к тому же утвержден гораздо крепче византийского кесаризма и вот почему: Византийский кесаризм имел диктаториальное происхождение, муниципальный избирательный характер. Цинциннат, Фабий Максим и Юлий Цезарь перешли постепенно и вполне законно сперва в Августа, Траяна и Диоклетиана, а потом в Константина, Юстиниана, Иоанна Цимисхия. Сперва диктатура в языческом Риме имела значение законной, но временной меры всемогущества, даруемого священным городом одному лицу; потом посредством законной же юридической фикции священный город перенес свои полномочные права, когда того потребовали обстоятельства, на голову пожизненного диктатора-императора…

Условия русского православного царизма были еще выгоднее. Перенесенный на русскую почву, византизм встретил не то, что он находил на берегах Средиземного моря, не племена, усталые от долгой образованности, не страны, стесненные у моря и открытые всяким враждебным набегам… Нет! Он нашел страну дикую, новую, едва доступную, обширную, он встретил народ простой, свежий, ничего почти не испытавший, простодушный, прямой в своих верованиях. Вместо избирательного, подвижного, пожизненного диктатора византизм нашел у нас Великого Князя Московского, патриархально и наследственно управлявшего Русью. В византизме царила одна отвлеченная юридическая идея: на Руси эта идея обрела себе плоть и кровь в царских родах, священных для народа. Родовое монархическое чувство, этот великорусский легитимизм был сперва обращен на дом Рюрика, а потом на дом Романовых».

Леонтьева тревожило увлечение русской образованной публики «славянством». В этом он видел тревожный симптом отказа от великой идеи православной империи. И он не уставал увещевать своих читателей: «Византизм дал нам всю силу нашу в борьбе с Польшей, со шведами, с Францией и с Турцией. Под его знаменем, если мы будем ему верны, мы, конечно, будем в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы, если бы она, разрушивши у себя все благородное, осмелилась когда-нибудь и нам предписать гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости!