Битва стрелка Шарпа

– Мой дед говорил то же самое, – сказал ирландец, протягивая Шарпу бутылку трофейного коньяка. – Он за всю жизнь видел костолома только раз, а через неделю и помер. Имейте в виду, сэр, ему тогда восемьдесят шесть стукнуло.

Шарп улыбнулся:

– Это тот, у которого вол упал с утеса?

– Он самый. Сковырнулся и ревел до самой земли. Впрочем, свинья Грогана тоже визжала, когда в колодец свалилась. Мы неделю со смеху покатывались, а чертовой хрюнье хоть бы хны! Целехонька, разве что искупалась.

Шарп ухмыльнулся:

– Как-нибудь расскажешь мне об этом, Пэт.

– Так вы, значится, с нами остаетесь?

– Как сказал Рансимен, следственной комиссии не будет.

– Вообще-то, ее и назначать было не за что, – презрительно заметил Харпер и, взяв бутылку из рук Шарпа, сделал добрый глоток.

Они брели к лагерю, затянутому дымом костров, на которых готовили ужин. То там, то тут раздавались крики раненых, оставленных на поле боя. Крики стихли, когда Шарп и Харпер отошли подальше от деревни. Вокруг костров солдаты пели о далекой родине. Пели с трогательной грустью, так что и Шарп испытал приступ ностальгии, хоть и знал, что его дом не в Англии, а здесь, в армии, и из этого дома он уезжать не собирается. Он был солдатом; он шел, куда приказывали, и убивал врагов короля там, где их встречал. Такая у него была работа, и армия заменила ему дом, и он любил и то и другое, пусть и знал, что он, рожденный в сточной канаве ублюдок, должен драться за каждый шаг на пути, который другим дается как нечто само собой разумеющееся. И он знал также, что его никогда не будут ценить за происхождение, остроумие или богатство, но будут считать настолько хорошим, насколько хороша была его последняя битва.

Мысль эта вызвала улыбку. Потому что последняя битва Шарпа была битвой против лучшего солдата Франции и Шарп утопил негодяя, как крысу.

Шарп победил, Лу умер, и она наконец-то закончилась – битва Шарпа.

Историческая справка

Королевская гвардия Испании в наполеоновские времена состояла из четырех рот: испанской, американской, итальянской и фламандской, но, увы, никакой Ирландской королевской роты не существовало. Однако на испанской службе состояло три ирландских полка («de Irlanda», «de Hibernia» и «de Ultonia»), причем каждый формировался из ирландских изгнанников и их потомков. В британской армии ирландцев также хватало с избытком; некоторые полки английских графств на Иберийском полуострове более чем на треть состояли из ирландцев, и, если бы французам удалось вызвать недовольство этих людей, армия оказалась бы в отчаянном положении.

Собственно, она и была в отчаянном положении весной 1811 года – не из-за недовольства, но по причине ее малочисленности. Британскому правительству еще только предстояло понять, что в лице Веллингтона оно нашло наконец генерала, который умеет воевать, и оно не спешило отправлять ему войска. Нехватку частично восполнили за счет прекрасных португальских батальонов, поступивших под командование Веллингтона. В некоторых дивизиях, например, в 7-й, португальцев было больше, чем британских солдат, и все военные хроники того времени отдают дань их боевым качествам. Отношения же с испанцами никогда не были столь же легкими и плодотворными – даже после того, как офицером связи с Веллингтоном назначили генерала Алава. Алава стал близким другом Веллингтона и оставался с ним до самого Ватерлоо. В конечном итоге испанцы действительно назначили Веллингтона Generalisimo своих армий, но они тянули с этим, пока после сражения при Саламанке в 1812 году французов не изгнали из Мадрида и Центральной Испании.

Но в 1811-м французы все еще находились рядом с Португалией, которую они оккупировали дважды за предыдущие три года. Сьюдад-Родриго и Бадахос воспрепятствовали приходу Веллингтона в Испанию, и до падения этих двух крепостей-близнецов (в начале 1812-го) никто не был уверен, что французы не предпримут еще одну попытку вторжения в Португалию.

Вероятность такого вторжения значительно уменьшилась после сражения при Фуэнтес-де-Оньоро, но оно все еще оставалось возможным.