Битва на поле Куликовом

Как подчинить себе всех князей, чтобы в грозный час не смогли ослушаться Дмитрия?

И надеется великий князь где силой, где хитростью, где деньгами собрать под свои знамена всю Русь. И борется Дмитрий со своими соперниками, отстаивая первенство на всенародную битву с извечным врагом.

А народ по всей земле Русской ведет борьбу с грабителями всяк по-своему.

В Нижнем Новгороде посадские люди перебили послов ордынского темника Мамая и войско, явившееся с ними, захватили Сарайку и разоружили его отряд. Князь нижегородский, отец Евдокии Дмитриевны, велел посадить задержанных под стражу. Но Сарайка с дружиною своею убежали на двор епископа, подожгли там хоромы и начали стрелять в нижегородцев. И тут поднялись все нижегородцы и убили Сарайку, людей его и еще, говорят, перебили татар полторы тысячи.

ЗЕМЛЯ СНОВА КУРИТСЯ

Десять лет прошло с тех пор, как привел Степан Ерофейку в Москву. Теперь Ерофейка отменный плотник — золотые руки. Ходит он со Степаном по дальним и ближним дорогам Руси, строят кому хоромы, кому большие избы, кому маленькие. Возводят церкви, рубят бани, вокруг дворов городят частоколы…

Ныне опять зной велик сотворился и дождя ни капли за все лето на иссушенную землю не упало. Выжарило солнце хлеба, травы, нечего будет есть зимой ни людям, ни скотине. Пропал весенний труд земледельца.

— Дожжечку бы!.. — слышится во всех городах и селениях, куда заходят Степан с Ерофейкой. — Дожжечку бы послал бог!

Ходят плотники по дорогам, и чудится Ерофейке, будто и земля шепчет иссохшими, растрескавшимися губами:

— Дожжечку бы!..

Молятся люди, но бог не дает дождя.

Недалек путь плотников — от села до села.

Утро. А солнце печет, что в полдень. Ноги едва плетутся по твердой как камень, высохшей дороге. Впереди лес. Но и в лесу нет прохлады. Тропинка засыпана желтыми, не в пору облетевшими листьями. Тонут ноги в сугробах сухой листвы. Тихо в лесу. Словно вымерло все и нет тут ни зверя, ни птицы.

Ерофейка нагнулся и, захватив горсть скрутившихся от непомерного зноя листьев, сжал их в руке. Захрустели листья. Раскрыл ладонь — мелкая желтая пыль медленно опустилась на землю. Вытер рукавом сорочки пот с лица. Испить бы.

Степан лег на землю и, широко раскинув руки и ноги, закрыл глаза. Ерофейка лег рядом.

Вышли плотники из леса, когда раскаленное солнце тоже наконец изнемогло и начало, потеряв силы, спускаться с неба к краю земли.

Вечерело. Степан и Ерофейка оказались у крайней избы большого села. Солому на крыше ветер развеял давным-давно, да и избушка так обветшала, что, казалось, вот-вот повалится и стояла только потому, что никак не могла решить, в какую сторону падать.

— Вот где нужны плотницкие руки, да, видно, нанимать их не на что, — сказал Степан. — И постучать-то некуда: ни тына, ни ворот.

На соседнем дворе, почуяв чужих, залаяли собаки.

Дверь оказалась открытой.

— Есть кто живой? — спросил Степан и перешагнул порог.

Сильно пахнуло душистыми травами. Под низким потолком в избе сохли пучки полыни, душицы, чабреца и еще бог весть каких трав.

Лавки и стол, добела отмытые, кадка у печи — вот и все убранство.

Худая старуха — знать, хозяйка — улыбнулась беззубым ртом:

— Заходите, заходите, люди добрые!

— Плотники мы, — начал было Степан.

Старуха понимающе закивала и, не дослушав Степана, обнадежила:

— На боярском дворе да у попа нашего работа для вас сыщется.

— Бабушка Пелагея, вот молочко возьми! — На пороге появилась девушка. Увидев незнакомых мужчин, тихо ахнула. Румянец вспыхнул на ее щеках и густо заалел, выказывая смущение.

— Ладушка моя, кормилица моя, соседушка, — запричитала старая женщина. — Да ты не бойся, Анютушка, заходи в избу-то, вишь, плотников привел нам бог, людей хороших.

Девушка поздоровалась.

— Ишь, какая пугливая, ах ты красавица, — приговаривала бабушка Пелагея, беря крынку из рук девушки.

— Диво дивное, а не Анюта, — сказал Степан, когда девушка ушла.

— Жена у Фрола еще пригожей Анюты была, да померла. И не женился больше Фрол, сам растил дочку. Сватают девку многие, ан не хочет она уходить от отца, да и он не неволит.

Повечеряли молоком, что принесла Анюта, и вышли на волю: душно в избе.

Солнце спряталось за край земли, а прохлады все не было. Оглядывая ясное небо, Ерофейка с тоской подумал, что завтра опять будет пекло. Подсел он к Степану, который лег на пожухлую от зноя траву. Бабушка Пелагея вынесла мешочек с прошлогодними калеными орехами и подала Ерофейке:

— На, погрызи-кось, позабавься.

Присела бабушка Пелагея на пороге и, словно песню слагала, стала рассказывать, как ходит по лесам да лугам, едва стает снег, собирает на заветных полянках цветы и травы, как, затаив дыхание, остановится перед тысячелетним дубом и, перекрестившись, шепчет: «Из пустого дупла, или сыч, или сова, или сам сатана, поди вон».

— И что скажу… — переходит на шепот бабушка Пелагея. — Верьте, не верьте, а вот чую, как взметнется тень, и улетит злой дух от того заклинания прочь.