Ингвиль попыталась уклониться, но Виги крепко обнял ее и поцеловал, не замечая того, что она уперлась руками ему в грудь. Он, как видно, уже обо всем знал и обращался с ней как со своей собственностью. Сейчас Ингвиль могла бы подумать, что разлука и перемены сказались на нем не лучшим образом: перестав робеть перед ней, Виги вел себя слишком самоуверенно. Раньше, живя у Фрейвида, он не позволял себе такой настойчивости. Как видно, месяцы похода наградили его опытом и такого рода тоже.
– Пусти! – сначала просительно, а потом сердито сказала Ингвиль, отворачивая лицо, но Виги не слушал и горячо целовал ей шею и щеку, пытаясь добраться до губ. – Пусти же! – повторила Ингвиль и даже ударила его сжатым кулаком по плечу.
Эти непрошеные знаки любви показались ей нелепыми и унизительными. Мелькнула беспокойная мысль: а что же будет потом? При виде радости Виги ей стало еще более стыдно и неловко. Она вспомнила, как давно он мечтал о женитьбе на ней, и вдруг поняла, до чего глупо было с ее стороны надеяться найти в нем союзника. Да он же просто счастлив, что их хотят поженить!
Но раз уж она пришла сюда говорить с ним, это нужно было сделать.
Ее сопротивление не слишком ему мешало, но Виги хотя бы понял, что его предполагаемая невеста противится не из стыдливости, а всерьез.
– Чем ты недовольна? – весело спросил он, не выпуская ее из объятий. – Ведь сегодня уже наше обручение, а завтра или послезавтра будет свадьба. Даже если кто и увидит, он только посмеется, что нам не терпится. И это чистая правда!
Виги смеялся, и видно было, что мысли о близкой свадьбе доставляют ему большое удовольствие.
– Пусти меня! – настойчиво повторила Ингвиль.
– Послушай ее, ярл, – спокойно посоветовал Одд, стоявший к ним спиной и заслонявший закуток между стенами от чужих глаз. – Если ты вздумаешь обидеть йомфру Ингвиль, тебе придется иметь дело со мной, и твой высокий род меня не остановит.
Ингвиль была благодарна Одду за эти слова; они не очень встревожили Виги, но он по крайней мере опомнился и, взглянув ей в лицо, отпустил. Глаза Ингвиль смотрели на него так же строго, как бывало в детстве, без следа той любви, которую он мечтал увидеть.
– Я пришла поговорить с тобой! – решительно начала Ингвиль, которой хотелось скорее покончить с этим. – У нас мало времени, слушай внимательно. Я не могу быть твоей женой, я обещана другому.
– Кому? – коротко выкрикнул Виги, и его лицо вдруг стало злым. Он нисколько не удивился. – Тому рябому уроду? Мне рассказывали, но я не мог поверить, что ты или твой отец решились на такую глупость! Да, я слышал, что Фрейвид чем-то провинился перед ними и должен был расплачиваться. Но не тобой же! А теперь все это в прошлом! У нас война с фьяллями, и ни один сумасшедший не посчитает, что ты обязана держать слово!
Ингвиль смотрела в его ожесточившееся лицо, и на память ей пришел тот далекий день Середины Лета. День, когда Виги поссорился с Хродмаром и сам своими злыми словами заставил Ингвиль заговорить с Хродмаром о любви. Со всей ясностью она поняла, что ее надежды, что ссора забудется, были по-детски наивными. Озлобленность Виги шла из самого сердца; такая злоба не проходит и за десятилетия. Врага, вызвавшего ее, разыскивают всю жизнь, а если судьба не позволяет отомстить, долг мести завещают наследникам. И с каждым поколением такая месть приобретает все больший вес, делается священной. «Почему?» – мысленно изумилась Ингвиль. Что такого произошло тогда между ними тремя? Может быть, Хродмар в глазах Виги посягнул на его первое настоящее сокровище – на Ингвиль и ее любовь, а значит, стал его первым настоящим врагом. А первая ненависть, как и первая любовь, врезается в сердце глубже всех.
– Послушай меня! – настойчиво заговорила Ингвиль. – Я всегда верила, что ты будешь достойным человеком и славным конунгом. Но я вовсе не хочу быть твоей женой. И боги против этого. Мне было видение. Судьба готовит нам всем что-то очень страшное, если вы будете настаивать. Так или иначе, но отец дал фьяллям слово…
Она понимала, что рассказ о ее любви к Хродмару только причинит Виги боль и ожесточит его. Но он так молод – не может быть, чтобы его понятия о чести и верности слову были так же послушны велениям выгоды, как и у Фрейвида.