Битая карта

Не успел он начать рассказ, как в дверь снова постучали. Вошел строгий неулыбчивый мужчина в сером полувоенном френче.

— Вот видишь, Александр Иванович, а ты еще сомневался в наших товарищах! — весело воскликнул военком, приветствуя своего гостя. — Знакомься, это Демьян Изотович Урядов, начальник нашего шифровального отделения…

Александр Иванович был чем-то озабочен, но выслушал Демьяна с большим вниманием. В особенности интересовало его, вооружен ли Геннадий, но никакого оружия Демьян не заметил. Разве только в баульчике оно спрятано, откуда доставал брат самогонку и харчи.

— Брать будем немедленно! — сказал Александр Иванович. — И вам придется кое в чем нам помочь, товарищ Урядов.

Афоня на коленях

Когда легенда надежнее правды. — Очная ставка. — Предчувствия одолевают Афоню. — Найдут или не найдут. — Крушение всех надежд. — Обстановка неожиданно осложняется

Арестовали Афоню без особых затруднений.

И помощь, которая понадобилась чекистам от Демьяна Урядова, была совсем несложной. Вернуться к себе домой, разбудить братца, если тот спит или притворяется, будто уснул, от разговоров ни в коем случае не уклоняться. Не отказываться и от самогонки, но выпить в меру. Входную дверь постараться оставить незапертой, а баульчик Геннадия под каким-либо предлогом отодвинуть подальше, лучше всего под кровать. Самое же главное и самое, пожалуй, затруднительное для Демьяна — сохранять полнейшее хладнокровие, ничем не выдавая своих чувств.

Но маузер у Афони был спрятан не в баульчике с харчами, как предполагал Александр Иванович, а под пиджаком. На специальной подвеске из двух ремней, позволяющей мгновенно выхватить оружие из-за пазухи.

К счастью, воспользоваться своим маузером Афоня не успел, скрутили его молниеносно. И тоненькую скляночку с цианистым калием не сунул в рот. Вывалилась она на пол из потайного карманчика, разбилась вдребезги, наполнив комнату горьковатым запахом цветущего миндаля.

— Иуда! — прохрипел Афоня, бешено косясь в сторону брата. — Сколько тебе заплатили, шкура барабанная?

К немалому удивлению своих товарищей, взорвался вдруг Александр Иванович. Спокойнейший с виду работник, сама, казалось бы, уравновешенность, а заорал с такой яростью, что Афоня невольно втянул голову в плечи.

— Заткнись, подлый предатель!

Нехорошо было срываться, дав волю нервам, не в духе лучших чекистских традиций, но что случилось, то случилось, и если бы Александра Ивановича упрекнули в отсутствии выдержки, он принял бы этот упрек, как вполне заслуженный. Не стал бы говорить в свое оправдание, что Афоня и в самом деле оказался редкостным экземпляром законченного мерзавца, который ради спасения собственной жизни готов на любое предательство. К чему пустые слова оправданий? Лучше держись в норме, будь рассудителен и спокоен в любых обстоятельствах, управляй своими чувствами. И лучше это, и полезнее для дела, а вспышки эмоций только мешают.

Афоня доставил Александру Ивановичу уйму хлопот и волнений.

Александр Иванович спешил. Весьма резонные и неотложные причины заставляли его дорожить каждым часом, потраченным на возню с этим подонком, а тот, как бы почувствовав нетерпение следователя, отнюдь не торопился раскрывать карты. Все тянул и тянул резину лживых своих объяснений, все пытался учуять, что известно о нем чекистам и что надобно скрывать до конца.

Легенда у Афони, он сам это понимал, была неважнецкая. Какой уж там несчастный репатриант, если отобрано при аресте оружие? И скляночку с ядом затруднительно объяснить более или менее правдоподобно. Ехал на родину, собирался начать новую жизнь, а в скляночке зачем-то цианистый калий и за пазухой восьмизарядный бельгийский маузер.

Но бывает и так, что плохая легенда становится предпочтительнее правды. В особенности если за правду эту полагается расстрел.

Вот почему Афоня крутился как мог, старательно разыгрывая роль ничего не понимающего и напрасно обиженного простака. Врал вдохновенно, с некоторой даже бесшабашностью — другого выхода у него не было.

Насчет псковской комендатуры пробовал обмануть брата, с этим он согласен и признает безоговорочно. Хотелось успокоить встревоженного Демьяна, отвлечь от ненужных подозрений и страхов.

Границу перешел на собственный страх и риск, это тоже справедливо. Однако намерения у него, видит бог, были самые миролюбивые, добрые. Смертельно надоели заграничные скитания, мечтал послужить своему отечеству.

Оружие у него просто так, на всякий случай. В общем, на худой конец. Вдруг не поверят на родине или возникнет угроза ареста, можно тогда пустить пулю в лоб. Им столько наговорили о жестокостях Чека, что лучше самому застрелиться — по крайней мере умрешь без мучений. К несчастью, так все и вышло, как предсказывали добрые люди. Веры ему нет, в чем-то его подозревают, хотя он никакого касательства к врагам Советской республики не имел и не желает иметь. Родной брат и тот ему не поверил, поспешил с доносом.