Шестого июля герцог де Грамон, выступая в парламенте, заявил, что кандидатура принца ставит под угрозу мир в Европе и является вызовом Франции. «Мы надеемся, — заявил он, — что эта возможность не осуществится; мы надеемся на мудрость немецкого и дружбу испанского народа. Если произойдет иначе, то мы будем вынуждены, опираясь на вашу поддержку и поддержку всей нации, выполнить свой долг без всяких колебаний и без всякой слабости»[491]. Еще более радикальные высказывания пестрили на страницах ведущих французских газет, где призывали разгромить восточного врага, не дожидаясь другого случая. В Париже зрела уверенность в том, что этот повод нужно использовать для войны. Соответствующим образом происходящее оценил и Бисмарк, 8 июля заявивший: «Грамон не смог бы вести себя столь безоглядно, если бы война не была решенным делом. Стоило бы уже сейчас мобилизовать армию и атаковать французов. Мы одержали бы победу. Увы, по разным причинам так поступить невозможно»[492].
Из Парижа в Берлин полетели запросы, но прусские чиновники по указанию Бисмарка упрямо твердили: это — семейное дело, правительство его никак не касается и комментировать не может. К тому же все ответственные лица немедленно разъехались по имениям и курортам, и у Бенедетти создавалось впечатление, что он беседует с пустотой. 10 июля испанцы наконец отказались от кандидатуры немецкого принца, однако французов это не остановило — их главной задачей стало нанести поражение Пруссии, причем по возможности на поле боя. Фактически решение о войне было принято; 10–11 июля Бенедетти получил от де Грамона ряд телеграмм, которые не оставляли сомнения в том, чего хотят в Париже: «Мы не можем ждать […]. Мы должны начинать, и ждем только Вашей депеши, чтобы выставить в поле 300 тысяч человек»[493].
Тучи на европейском горизонте стремительно сгущались. Бисмарк, хотя и не читал депеш де Грамона, активно подыгрывал французской дипломатии, инструктируя из Варцина своих подчиненных: «Пусть произойдет то, что должно произойти»[494]. Лишь 12 июля он прибыл в столицу. Однако тем временем опытный французский дипломат Бенедетти не сдавался и отправился в курортный Эмс, где отдыхал Вильгельм 1. Прусский король на самом деле страшился войны, и по'этому Бенедетти довольно легко удалось добиться перемены в его настроении. Монарх приказал князю Карлу Антону снять кандидатуру его сына. На первый взгляд казалось, что Бисмарк потерпел серьезное поражение. Испанский вопрос оказался исчерпанным, повода для дальнейших претензий у Парижа просто не было.
Однако у союзного канцлера имелся могущественный союзник в лице герцога де Грамона и группировки «ястребов» во французском руководстве. Вопреки сопротивлению Наполеона III они сделали ставку на дальнейшее обострение кризиса. Бенедетти получил инструкцию еще раз встретиться с королем и потребовать от него заверений, что кандидатура Гогенцоллерна никогда более не будет выдвигаться на испанский престол. Кроме того, он потребовал от прусского посла в Париже письмо с извинениями за подписью короля, что было равносильно объявлению войны. На встрече 13 июля Вильгельм I вежливо ответил французскому послу, что таких гарантий по понятным причинам дать не может, а затем через адъютанта уведомил Бенедетти о только что полученном официальном отказе Леопольда от трона. На следующий день король, уезжая из Эмса, попрощался с послом на вокзале и заявил, что дальнейшие переговоры будут происходить в Берлине.
Бисмарк к тому моменту уже находился в столице, чтобы своевременно испросить у Рейхстага военные кредиты, а также встретиться с остановившимся здесь проездом канцером Российской империи князем Александром Горчаковым. В беседах с ним, а также с итальянским и британским послами глава правительства выяснил, что дальнейшее давление на прусского монарха со стороны Франции будет воспринято в европейских столицах как откровенная агрессия, и к жесткой реакции Берлина отнесутся с полным пониманием. Телеграмма с информацией о произошедших в Эмсе событиях была составлена чиновником прусского ведомства иностранных дел Генрихом Абекеном и получена Бисмарком вечером 13 июля.