Кроме того, Бундесрат должен был в максимальной степени напоминать Бундестаг Германского союза — как писал Бисмарк, «чем больше опираешься на старые формы, тем легче будет сделать все дело, в то время как устремление родить совершенную Минерву из головы президиума заставит все дело утонуть в песке профессорских споров»[461]. Глава правительства стремился избежать или по крайней мере, ограничить таким способом масштабные дебаты по проекту конституции. Помимо всего прочего, столь аморфный заменитель Кабинета министров, каким являлся Бундесрат, было совершенно невозможно каким-либо образом контролировать со стороны народного представительства.
Третьим центром власти являлся Рейхстаг — тот самый давно обещанный Бисмарком парламент, избираемый на основе всеобщих и прямых выборов и участвующий в законодательной деятельности, а также обладающий бюджетным правом. «Никакого вознаграждения депутатам, никаких выборщиков, никакого ценза»[462] — такие принципы сформулировал глава правительства, стремившийся предотвратить появление профессиональных политиков и бросить на чашу весов голоса «простого народа». Рейхстаг должен был в определенной степени противостоять Бундесрату, поскольку являлся воплощением единства нации против суверенитета отдельных правительств. Помимо всего прочего, на него глава правительства мог опереться при необходимости противопоставить «мнение нации» мнению монарха и придворной клики. «Большим государством необходимо управлять не с позиций какой-то одной партии. Необходимо иметь в виду всю совокупность партий, имеющихся в стране, и выявлять общую линию, которой и будет следовать правительство», — заявлял министр-президент в начале 1867 года в прусской Палате господ, отвечая на запрос консерваторов[463].
Внутренняя противоречивость этой системы была заложена в нее сознательно, как набор противовесов, позволявший Бисмарку на посту главы прусского правительства эффективно проводить свою линию и по отношению к народному представительству, и по отношению к «местническим» устремлениям малых германских государств, и по отношению к собственному монарху. Являясь главным связующим звеном между этими структурами, он обеспечивал себе автономию принятия решений.
Проект конституции был представлен правительствам северогерманских государств в середине декабря, когда Бисмарк вернулся в Берлин. Затем документ попал на рассмотрение Учредительного рейхстага, избранного и открывшего свои заседания в феврале 1867 года. Итоги выборов были благоприятны для Бисмарка: из 297 мест 106 заняли консерваторы разных направлений, еще 80 —национал-либералы. Прогрессисты смогли получить лишь 19 мандатов, что стало для них тяжелым поражением.
Учредительный рейхстаг внес в проект конституции ряд поправок. Самая, пожалуй, важная из них касалась непосредственно Бисмарка. Речь шла о должности союзного канцлера; в исходном проекте это был чиновник, не имевший самостоятельного значения и являвшийся простым исполнителем воли Бундесрата. Поправка, внесенная лидером национал-либералов Рудольфом фон Беннигсеном[464], предусматривала превращение канцлера в ответственного министра, наделенного широкими полномочиями. Правда, ответственность понималась только в смысле обязательства давать ответ на запросы парламентариев; канцлер назначался главой союза (то есть прусским королем), и никакого влияния на этот процесс Рейхстаг оказать не мог.
Для Бисмарка это означало необходимость пересмотреть свои планы. Изначально он собирался выдвинуть на канцлерский пост Савиньи, а самому остаться на должности прусского министра-президента и министра иностранных дел, управляя империей через Бундесрат. Однако после принятия поправки Беннигсена он решил взять на себя дополнительно еще и этот пост. Соединение нескольких должностей в одних руках привело к тому, что все нити государственной политики стекались к Бисмарку.
Поправки, однако, не носили определяющего характера. В общем и целом разработанный главой прусского правительства проект был 16 апреля принят Рейхстагом, что стало его очередной весьма серьезной победой. Конституция Северогерманского союза обеспечивала сохранение власти старой, традиционной прусской элиты, в то же время давая выход новым политическим и общественным силам, для которых была слишком тесна прежняя оболочка. Кто же в большей степени выиграл в результате «революции сверху»? Этот вопрос является спорным по сегодняшний день.