Безымянные

– Интересно, – философ почесал подбородок. – Он, вроде, погиб в авиакатастрофе? Всё это должно быть как-то связано…

– Хорошо, – прервал его Хаим, – а что тогда с вами? Как насчёт вашей фобии?

– С моей фобией всё очень сложно… – ответил Аркадий.

Хаим хотел узнать, что недоговаривает философ, но передумал. Разговоры о смерти и фобиях заставили его задуматься, почему он всё же выбрал такой путь. Что подтолкнуло его дать черноте положительный ответ. Разве так сильно он рвался к жизни? Разве, будучи живым, он не хотел умереть? Нет, конечно, он не помышлял о самоубийстве, но разве не думал о смерти спокойно?

«Сегодня, вероятно, ты умрёшь», – говорил он себе, открывая глаза по утрам. «Наслаждайся этой едой: возможно, она последняя», – думал рав-серен за завтраком. И вот каменные плиты обваливаются. И он оказывается погребённым заживо под грудой булыжников, словно Сизиф, не справившийся со своей работой. Не банально, но ожидаемо. Смерть постучалась к нему в дверь. В каменную дверь. Дверь пещеры.

Так почему же, когда это произошло, он выбрал жизнь, хотя, по его мнению, давно уже смирился с неизбежностью смерти? Слишком сложно. От размышлений разболелась голова. Хаим тряхнул ею, и навязчивые мысли разбились о толстую скорлупу черепа.

Всё это время Номер Семь и Номер Пять продолжали путь вдоль каменных великанов. На протяжении всей дороги пейзаж особо не менялся. Слева по-прежнему расстилалась пустыня, а по другую сторону сверкали пурпурные скалы.

– Дома у нас с женой рос декабрист, – внезапно сказал философ. – Может, знаете, это такое растение из семейства кактусовых? Его так называют, потому что он цветёт зимой, чаще в декабре. Что-то я не могу вспомнить настоящего названия…

Философ нахмурился.

– Ах, да! Шлюмбергера! Так вот, моя жена Зоя очень любила этот цветок. Он стоял у нас на кухне, на подоконнике. Я не особо разделял её симпатию, если так можно выразиться. Его ветки всегда казались мне похожими на хвосты скорпионов.

Аркадий вздохнул. Хаим молчал и слушал.

– В те времена я был моложе, чем вы сейчас, Номер Пять. Я очень хорошо помню ту жизнь. Наверное, это было самое счастливое время, по крайней мере, для меня. Я, как и мои родители, работал на кафедре в институте, жена воспитывала сына. Его звали Александр.

Философ помолчал, затем продолжил:

– И знаете, Номер Пять, хоть этот чёртов декабрист был до одури уродлив, Зоя часто с восхищением рассматривала его. И каждый раз, когда я спрашивал, что она нашла в этом растении, супруга отвечала, что я бы всё понял, если бы увидел, как декабрист цветёт.

Аркадий глубоко вздохнул.

– В те времена, Номер Пять, всё было иначе. Отношение к жизни было другим, да и сама жизнь шла по чёткому и размеренному плану. Выбивался из него только этот чёртов кактус. Он наотрез отказывался цвести. Каждый год начиная с октября мы пристально наблюдали за растением. Под «мы» я имею в виду, конечно, Зою. Меня не особо заботило, зацветет это паукообразное или нет. Каждый февраль супруга начинала волноваться, что декабрист зацветёт в марте. Это считалось плохим предзнаменованием.

Философ усмехнулся закашлялся и продолжил свой рассказ:

– И всё же декабрист – интересное растение. Он окружён множеством примет и поверий. По большей части это суеверия, так или иначе связанные с достатком. Но есть и другие… Наверное, я вас утомил, Номер Пять? Просто я не знаю, как объяснить по-другому.

Хаим шёл молча. Рав-серен был из тех, кто умеет слушать.

– Декабрист расцвел, Номер Пять. Дважды… – голос Аркадия дрогнул. – Впервые это случилось спустя неделю после того, как болезнь забрала жизнь нашего сына. Александру было всего пять лет… Это произошло в середине марта. Я зашёл на кухню и сразу же увидел огромный пурпурный цветок. Нелепый и одинокий. Он покачивался на конце одной из веток-фаланг, зловеще приветствуя меня… Помню, как за моей спиной промелькнула тень. Я услышал обессиленный голос жены: «О-о… зацвёл», – сказала она и заплакала.

Философ закрыл лицо рукой.