Безумие толпы

Они снова спустились в подвал обержа. Здесь они были отрезаны от остального мира. В этом ограниченном пространстве все важные разговоры крутились вокруг подозрений и подозреваемых. И если рассматривать расследование как театральную постановку, то сегодня на сцене было довольно многолюдно.

– Она сделала это без особой радости, но, когда я показала ей то, что ты прислал, ей трудно было отпираться, – ответила Изабель.

– По крайней мере, теперь мы знаем, что случилось с Марией, – произнес Бовуар. – И этот мотив в расследовании убийства Дебби Шнайдер теперь исключается.

– Точно ли знаем? – с сомнением проговорила Изабель.

Арман и Жан Ги повернулись к ней.

– Ну хорошо. – Жан Ги подтолкнул к Изабель по столешнице письмо Пола Робинсона в полиэтиленовом пакете. – В этой предсмертной записке есть одна зацепка.

– Но является ли записка признанием?

Теперь Бовуар рассмеялся, потом подозрительно взглянул на нее:

– Конечно является.

– А ты что думаешь, Изабель? – спросил Гамаш.

– Что-то в этом письме меня зацепило. – Она подтянула пакет к себе.

Гамаш обогнул стол, остановился рядом с Изабель, Бовуар подошел к ней с другой стороны.

– Почему Пол Робинсон не оставил записку при себе? – спросила она. – Большинство самоубийц так и поступают. Не все, но большинство. Или же он мог легко сделать копию этой записки и положить ее в банковскую ячейку. На тот случай, если оригинал потеряется. Все говорят о нем как о дотошном ученом. Почему же он не позаботился о том, чтобы у такого важного сообщения была копия? И зачем писать Колетт, а не Эбигейл? Она уже вышла из детского возраста – ей к тому времени исполнилось двадцать.

– Может быть, он хотел, чтобы рядом с ней был кто-то близкий, когда она будет читать это письмо, – сказал Гамаш.

– Возможно. Но он мог вложить в конверт отдельное письмо для Эбигейл, в котором мог бы написать, что любит ее и просит прощения. Как будет реагировать молодая женщина, узнав, что из-за нее отец убил ее сестру, а потом покончил с собой? Неужели была необходимость сообщать ей об этом?

– Да, все это кажется странным, – согласился Жан Ги. – Я говорю: зачем вообще признаваться в таком ужасном поступке спустя столько лет?

– Но это другой вопрос, – сказала Изабель. – На самом деле он ни в чем не признается.

– Как же не признается? – Гамаш ткнул пальцем в письмо. – Вот оно – признание.

– Нет, это не признание.

Все трое в едином порыве склонились над письмом.

Изабель чувствовала прикосновение плеча Жана Ги, ощущала исходящий от шефа слабый запах сандалового дерева с ноткой розовой туалетной воды. Он всегда носил с собой частицу своей жены. Она была с ним, как дыхание.

– Черт бы меня побрал! – Гамаш выпрямился, поднес руку к подбородку, уставился на письмо.

– Ты права, – сказал Жан Ги. – Нигде в письме не сказано: «Я убил Марию». А пишет он, – Жан Ги взял письмо, – что несет ответственность за ее смерть. Мол, это его вина и он не может жить с тем, что сделал. – Он оторвал взгляд от письма и посмотрел на Гамаша, на Изабель. – Зная, что это предсмертная записка, мы сами наполнили смыслом все недосказанное.

– И все же вероятность того, что убийство совершил он, остается, – заметила Изабель. – Хотя я обратила внимание, что он ничего такого не написал.

– Еще он пишет… – Гамаш зачитал вслух: – «Это не было преднамеренным. Я знаю». – Он окинул взглядом коллег.

Те кивнули. Неторопливо.

– Не следовало бы ему остановиться на фразе «Это не было преднамеренным»? – спросил Жан Ги.

Они снова одновременно склонились над письмом.

Гамаш, прищурившись от напряжения, пытался осмыслить написанное.

«Почему же ты не признался напрямик? – спросил он человека, давно мертвого, но незримо присутствующего в этой комнате. – Почему ты отправил это письмо Колетт Роберж? Почему написал, что смерть Марии не была преднамеренной? Почему ты покончил с собой?»

В полутьме подвала начала формироваться идея.

– Нужно отправить это в лабораторию. – Гамаш кивнул на письмо. – Пусть снимут отпечатки пальцев и проверят, есть ли ДНК. – Он передал пакет Изабель. – Да, и понадобится заключение почерковеда.

– Oui, patron.

Он смотрел, как она сняла копию. Потом положила письмо в специальный конверт и вручила агенту для доставки в монреальскую лабораторию.

Письмо покинуло стены подвала, и следом за ним устремились мысли Армана.

«Неужели ты и в самом деле убил Марию?»

«Неужели ты убил ее своими руками?»

Он подошел к большой доске, установленной в оперативном штабе технической службой. К доске были прикноплены фотографии. Место убийства. Тело. Тут были и схематические изображения места преступления, лыжни, обержа, костра. Перемещения и взаимосвязи различных людей.

Внизу на доске висели другие снимки.

Бывший спортзал после стрельбы. Фотографии анфас и в профиль Эдуарда, Альфонса и юного Симона Тардифов.

Портрет Юэна Камерона.

Теперь к ним добавились еще две фотографии. Пол Робинсон перед псевдонаучным стендовым докладом ложных корреляций и «последняя» – с Марией, Полом, Эбигейл и Дебби.

Гамаш взял черный фломастер и повернулся к своим коллегам: