Безмолвие

Но она уже испытывала это раньше — тысяча снов в тысяче ночей. Тогда, как и теперь, страх проникал глубже, и Кри вскрикивала во сне. Она слышала себя во сне, и вот такой была ее жизнь в нем: настоящее и прошлое, вымышленное и невидимое. Давясь страхом, она посмотрела вниз и увидела людей на болоте. Было темно, но полицейских было легко узнать по тому, как они стояли, а труп — по неподвижности. Мужчина умер, и смерть его не была легкой. Ей снились переломанные кости и крики, но было во сне не только плохое. Она видела человека, отдельного от других, и знала, что это Джонни Мерримон. Он был уже в миле от остальных и шел на восток, тихонько напевая себе под нос, и мягкий свет шел вместе с ним. Она слышала двигатели и гудки. Как всегда после снов о болоте, болела голова.

— Мам, — позвала она не особенно настойчиво. Сон уже уходил, и вместе с ним страх. Кри знала, что ночные картины потускнеют и сотрутся, как старая печать, и в альбоме путаных снов станет одной страницей больше. Так она об этом думала. Ей не хотелось видеть сны. Она не просила хоронить ее живьем, пугать, раздевать догола. Единственное хорошее, что случалось в них изредка, это те моменты, когда ей слышался голос бабушки. Столько лет прошло с тех пор, когда они разговаривали, касались друг друга или делили на двоих простые житейские радости… Кри боялась, что когда-нибудь позабудет, как выглядела бабушка и что ее сухая кожа пахла корицей и высушенной солнцем травой.

Свесив ноги из-под простыни, Кри натянула джинсы и рубашку, собрала на затылок и заколола металлической заколкой волосы. Лицо в зеркале преобразилось странным образом: нос как будто сплющился, глаза потемнели, опустились глубже и сделались жесткими. В какой-то момент лиц получилось два — одно над другим, — но это ощущение быстро прошло. Слишком много от сна, подумала она. Слишком много странного.

Выйдя в коридор, Кри услышала работающий в кухне телевизор. Приглушенный звук, зернистая картинка. Мать неподвижно сидела за маленьким столом, накрытым листом пластика с отколотым уголком. Старые тапки, заношенный домашний халат. В руке сигарета с двумя дюймами пепла на кончике. На столе — наполовину пустая бутылка водки.

— Кончено, — негромко сказала она при виде дочери и, стряхнув наконец пепел, затянулась. — Он умер. Все кончено.

— Ты о чем?

Кри опустилась на стул, и мать показала на телевизор.

— Уильям Бойд умер. В новостях об этом все утро говорят.

Кри повернулась к телевизору и увидела рекламу вафлей.

— Сколько тебе надо выпить?

— Немного. А что такое?

— Есть другие средства…

— Какие другие средства? — взорвалась мать. — Наша апелляция — политическое дело! Просто так за нее ни один адвокат не возьмется. Ты же сама знаешь. Мы все фирмы перепробовали, и над нами только смеялись. Ты же помнишь.

— Мы можем самостоятельно собрать еще денег.

— Для адвокатов, у которых час стоит пятьсот долларов? Вот уж нет. — Она горько рассмеялась. — Все кончено. Мы проиграли.

— Ты как себя чувствуешь?

— А ведь оставалось совсем немного…

Она показала на пальцах, большом и указательном, сколько оставалось — примерно полдюйма. Если б они выиграли дело, Бойд заплатил бы за землю миллионы. Много миллионов. Мать Кри мечтала об этих деньгах и хотела съехать из жалкой, с картонными стенами квартиры в торчащей грязной иглой высотке. Купить дом с двориком. Отправить дочь в колледж. Простые, обычные мечты, в которых не было места жадности. Кри и сама хотела для себя того же, но только попозже. Сначала она хотела пожить в Пустоши. Может быть, годы, если потребуется. Из детства остались вопросы, воспоминания о выученных через боль уроках. Такие вещи должны что-то значить. А иначе зачем эти навязчивые сны, эти видения со старухами?

— Расскажешь? Теперь-то ты расскажешь?

— О том месте? — Мать посмотрела на дочь налитыми кровью глазами. — О тех безумных старухах? Вот уж нет. Не хочу и не буду.

— Но это же и моя история. Я имею право знать.

— Знать о чем? О жизни в грязи? Почему я ушла оттуда? Разве я не извинилась за то, что отправила тебя туда? Лучшее, что ты можешь сейчас сделать, это двигаться дальше.

— Куда? К бутылке? К четырем мужьям?

— Я всегда говорила, что это место для нас — деньги, и ничего больше. А ты слишком молода, чтобы судить.

— Там есть что-то особенное. Я чувствую.

— Нет, дочка. — Мать затушила сигарету, и на ее руках проступили десятки бледных шрамов. — Нет там ничего особенного.

* * *

Едва проснувшись, Джонни почувствовал: его ищут — с десяток недовольных, злых людей. Их злило все — грязь, жара, насекомые. А больше всего они злились из-за прошлой ночи. Джонни был у них в руках, и ему дали уйти. Теперь они имели сердитого шерифа, сотню вопросов и мертвого миллиардера.

Ни первое, ни второе, ни третье Джонни не волновало.

Он развел бездымный костер и приготовил завтрак, а когда закончил, залил угли и сосредоточился на поисковой группе.

Они заблудились.