Безгрешность

От организатора утечек мы получаем сырой материал. Сопоставление, сжатие, введение в контекст – дело журналиста. Мотивы, которыми мы руководствуемся, возможно, не всегда самые благородные, но, по крайней мере, мы вносим некий вклад в цивилизацию. Мы взрослые люди, пытающиеся вести диалог с другими взрослыми. Организаторы утечек скорее смахивают на дикарей. Я не имею в виду первичных организаторов, таких как Сноуден или Мэннинг, они, по сути, всего-навсего источники информации, прославленные и раскрученные. Я имею в виду такие ресурсы, как “Викиликс” и проект “Солнечный свет”. У них есть эта дикарская наивность, наивность ребенка, который считает лицемерным обыкновение взрослых фильтровать то, что слетает с языка. Фильтрация – это не лицемерие, не вранье. Это цивилизация. Джулиан Ассанж до того слеп и глух к основам существования в обществе, что ест руками. Андреас Вольф так полон своих собственных грязных секретов, что для него весь мир только из грязных секретов и состоит. Знай мечи все в стенку, как иной четырехлетний мечет какашки, и смотри, что прилипнет, а что нет.

Грязных секретов? Андреас перечитал оскорбительный абзац с холодным ужасом. Кто такая, на хер, эта Лейла Элу? Быстрый поиск принес фотографии, где они с Томом Аберантом вместе на профессиональных светских мероприятиях, и ехидные замечания в блогах низкого пошиба на тот предмет, что связь с издателем журнала “Денвер индепендент” чудесным образом увеличила ее журналистские дарования. Итак, Лейла Элу – возлюбленная Тома.

Грязных секретов? Мечет какашки? И где тут фильтрация?

Ему вспомнился звонок в Денвер в 2005 году. Документы компании “Халлибертон” были на тот момент самой значительной международной утечкой Проекта. Он мог отправить их прямиком в “Нью-Йорк таймс”, но он знал, что Том создал новостную онлайн-службу, и полагал, что Том не упустит случай мгновенно получить мировую известность с примесью скандала. Хотя побуждение к звонку не было абсолютно безгрешным – его радовала мысль, что Том теперь будет в долгу перед человеком, которым он пренебрег, ныне более знаменитым и влиятельным, чем он сам, – свою роль сыграла и старинная тяга к Тому, желание возобновить дружбу. Ему представлялось, что “Денвер индепендент” может стать американским рупором Проекта, что они с Томом смогут наконец работать сообща, пусть и на разных континентах. И голос Тома в трубке звучал заинтересованно. Звучал так, будто он почти расчувствовался – ведь они пятнадцать лет не слышали голосов друг друга. Он попросил Андреаса дать ему один час на обсуждение с “доверенным лицом”.

Казалось, это всего-навсего формальность. Но когда Том через час с четвертью перезвонил, тон его был другой. “Андреас, – сказал он, – огромное тебе спасибо за предложение. Оно очень много для меня значит, и решение отказаться далось мне с трудом. Но думаю, мне не стоит отвлекаться от главного – от журналистики расследований. От журналистики, которая требует работы на месте. Я не утверждаю, что то, чем ты занимаешься, не имеет права на существование. Просто боюсь, у меня для этого не лучшая площадка”.

Кладя трубку, Андреас поклялся никогда больше не ставить себя перед Томом в уязвимое положение. Но только теперь, восемь лет спустя, прочтя интервью Элу, он понял, что Том не просто к нему безразличен. Том – угроза самому его существованию.