Безгрешность

– Обсуждать это с тобой я не намерена. Меня просто-напросто бросает в дрожь при мысли, что ты будешь читать его версию.

– У каждого своя правда – не так ли?

– Его контакты с Западом носили подрывной характер. Он был без ума от Америки, особенно от их музыки. Он лжет, если говорит, что получил жестокий приговор по какой-то другой причине.

– Ох, мама…

– Что?

– Получше ничего не могла придумать? Ему по заслугам дали десять лет за любовь к Элвису Пресли?

Катя вскинула голову.

– Это было очень опасное время, и он был нелоялен. Хотел бежать со мной на Запад, а потом, когда построили Стену, потерял голову. Он пытался меня погубить. Нас погубить – твоего отца и меня. Об этом ты уж точно не прочтешь в его версии.

В очередной раз его сочувствие, как в кислоте, бесследно растворилось в ее нечестности. Он пришел к ней с желанием уберечь ее доброе имя. Прояви она хоть чуточку искренности, признай, что совершила ошибку, что сожалеет о том, как поступила с Петером Кронбургом, он защитил бы ее.

– Ты любила его достаточно сильно, чтобы сохранить его ребенка, – заметил он.

– Не говори: его. Ты не его ребенок, а мой.

– Ха. Если бы я мог подать в отставку с этого поста, я сделал бы это не задумываясь.

– Ты преуспеваешь. Ты великолепен. Разве у такого человека могло быть плохое детство?

– Что ж, это мысль. Я знаменит благодаря твоим материнским качествам. Но если я не помогу ему напечатать мемуары, он может выставить меня в очень плохом свете. Как бы тебе это понравилось?

Она покачала головой.

– Пустая угроза. Он этого не сделает. Просто сожги рукопись и выбрось его из головы. Наше грязное белье людей уже не интересует. Эта туча пройдет стороной.

– Возможно. Но давай поставим мысленный эксперимент. Что бы ты предпочла: чтобы я был выставлен в дурном свете или чтобы ты? Не спеши отвечать, подумай хорошенько.

С застывшим лицом она смотрела прямо перед собой.

– Заковыристая задачка, да?

Она, ссутулившись, прислонилась к спинке дивана, взгляд по-прежнему отрешенный. Ее расстроенный мозг, казалось ему, закоротило от его вопроса, он словно бы видел, как ток бежит по круговой цепи. Он услыхал в воображении фугу ее мыслей: любящая мать всегда в первую очередь заботится о благополучии сына, материнская любовь выставляет женщину в хорошем свете, но в данном случае, позаботившись о благополучии сына, я выставлю себя в дурном свете, а ведь самое главное – хорошо выглядеть, но позаботиться о том, чтобы хорошо выглядеть, значит не поставить благополучие сына на первое место, а любящая мать всегда в первую очередь заботится о благополучии сына… И так по кругу, по кругу.

– Отсутствие ответа – тоже ответ, – проговорил он, вставая. – Я ухожу.

Она не стала его останавливать; не сказала ничего вообще. Взглянув на нее напоследок, он увидел на ее лице такую тоску, что не удивился бы, узнав, что она выбросилась из окна. Но разница между ними заключалась в ее способности к самообману. Она не покончила с собой. После того как он пустил в ход свои журнальные связи и нашел на “Преступную любовь” издателя, после того как книга двенадцать недель продержалась в списке бестселлеров “Шпигеля” и он удостоился за содействие публикации всеобщих похвал, она переехала в Лондон и сняла квартиру недалеко от дома, где жила ее овдовевшая сестра. Она напечатала – в “Лондон ревью оф букс”, ни больше ни меньше – длинное, самооправдательное и убийственно лживое эссе о ненадежности восточногерманской памяти. Продолжала жить, жить.