Бездна (Миф о Юрии Андропове)

Станислав Ратовский сделал несколько шагов навстречу, приподнял шляпу — у него оказалось длинное, выразительное лицо. Тонкие, слегка подкрашенные розовой помадой губы растянулись в улыбке.

— Я уже заждался,— сказал он по-немецки.— Здравствуйте!

«Что-то в нем есть… непонятное»,— начал лихорадочно соображать Владимир Александрович.

— Разрешите представить стороны,— заспешил Пауль Шварцман.— Господин Копыленко, господин Ратовский.

Они обменялись рукопожатиями, и московский гость австрийской столицы сначала почувствовал, а потом увидел на ладони нового знакомца длинный белый шрам.

. — Я Станислав,— приветливо сказал Ратовский по-русски без всякого акцента.— Если по правилам вашей страны — Станислав Янович. А вы господин Копыленко?…

— Владимир Александрович. Вот что, давайте говорить по-немецки. Чтобы мы все трое понимали друг друга. И я — Владимир,— перешел он на немецкий язык.

— Отлично! Просто отлично! — просиял Станислав Ратовский.— Вы, Владимир, как мне известно, в Вене в командировке, наверняка во времени ограничены.— Возникла короткая пауза, и в ней образовалось биополе, полное черной, взрывоопасной энергии,— Мне Пауль сказал… о вашем интересе. Предлагаю: сейчас, немедленно! Собственно, я все подготовил, договорился. «Георг III» ждет вас.

«Откажись!…» — завопил внутренний голос, оказавшийся почему-то в левой пятке Владимира Александровича.

Но дверца серебристого «мерседеса» была уже распахнута, Пауль, страстно сжимая локоть Владимира Александровича, легонько подтолкнул его вперед, и оба они очутились в салоне машины, на заднем сиденье.

Станислав Ратовский уже был за рулем и, захлопывая дверцу, сказал:

— Что же, господа, вперед!

Машина, плавно и бесшумно сдвинувшись с места, тут же набрала скорость, и показалось Владимиру Александровичу, уже через мгновение мчалась по загородному шоссе, навстречу сонму огней, которые стремительно приближались. На смотровом стекле работали дворники, счищая липнущий мокрый снег.

«Сказать, чтобы заехали в «Империал»? — пронеслось в сознании товарища Копыленко.— Оставлю документы в номере…»

«Скажи! Скажи!» — вопил и плакал внутренний голос. Но серебристый «мерседес» летел вперед, в салоне витал запах сигар и французских духов «Аполлон», звучала тихая музыка — рояль, скрипка и саксофон.

«Кажется, какая-то классическая мелодия? — расслабленно думал бедный Владимир Александрович.— О чем она? О том, что все мы умрем, а эта музыка останется. О том, что совершенно непонятно, для чего мы рождаемся на этой земле. Чтобы умереть? Какая бессмыслица! Нет… Нет! Эта музыка о любви, о любви, о любви. Да что это со мной?»

По щекам Владимира Александровича текли слезы. Он не помнил, когда плакал в последний раз. Кажется, в детстве. На даче украли великолепный американский велосипед, подаренный родителями. Тогда Володя Копыленко учился в пятом классе.

В машине все молчали. И уже за окнами была Вена, залитая ослепительными разноцветными огнями реклам, витрин, городских фонарей. Все кружилось, мчалось, мокро сияло.

«Все-таки куда мы едем? — снова проснулась бдительность в товарище Копыленко, и он стал всматриваться в проносившиеся мимо городские пейзажи,— Так-так… Кажется, понимаю».

Справа темные деревья парка. Повернули. Сплошные витрины магазинов, ярко, празднично освещенные. «Да где же это мы? Что за шпиль впереди? Это же, кажется, костел августинцев, как-то возили на экскурсию. Значит, старый город. Центр».

Но здесь «мерседес» свернул в темноватый переулок, начался ощутимый уклон вниз. «Или едем к набережной Дуная?»

— Не волнуйтесь, Владимир,— нарушил молчание Ратовский,— Мы уже рядом.

Однако машина еще довольно долго петляла по улицам и переулкам, все менее освещенным, и наконец остановилась.

Первым вышел Станислав Ратовский, распахнул дверцу, сказал:

— Прошу, господа! — В его голосе звучала торжественность.

Все трое оказались на маленькой площади, слабо освещенной несколькими тусклыми фонарями, в ее центре возвышался фонтан из гранита в виде арфы, сейчас молчавший. Возле темного трехэтажного дома в стиле барокко или скромного дворца выстроились в ряд роскошные лимузины; товарищ Копыленко узнал лишь три или, четыре «роллс-ройса», остальные марки машин были ему неизвестны. «Окна закрыты портьерами»,— определил Владимир Александрович.

У тяжелых дверей горели два розоватых фонаря в старинных граненых «стаканах» из темного металла.

— Идемте, господа.— Поднявшись по ступеням к двери, Ратовский нажал кнопку звонка.

И почти тотчас тяжелая дверь бесшумно отворилась, в ее проеме показался швейцар, пожилой мужчина с лицом, полным достоинства. Ему что-то тихо сказал Станислав Ратовский, и швейцар, молча отступив назад, пропустил всех троих.

А дальше…

Потом… Потом, когда все произошло, Владимир Александрович вспоминал ту ночь не как реальность, то, что все-таки может быть на самом деле,— а как наваждение, сладостный мистический сон, ужас, погружение в преисподнюю. Или… Как сказать? В конце концов он нашел определение: «Ты оказываешься в другом измерении».