Без права на ошибку

Девушка мельком взглянула на Иеронима и сделала легкий, привычный поклон, усвоенный еще в гимназии.

— Иди домой, дочка, и скажи матушке, чтобы готовила нам обед, ну, и…

Егорий, извинившись, отвел дочь в сторону и дал еще какой-то наказ, который Иероним не расслышал. В присутствии девушки он смутился, ему стало неловко за свой неприглядный вид, за старую шинель, стоптанные яловые сапоги. «Хорош гость, нечего сказать!.. То, что объяснимо епископу, может для его дочери стать просто непонятным: в таком наряде в гости к высокому духовному чину не ходят, разве что за милостыней».

Мария бесшумно вышла из храма.

Иероним настоял, чтобы к дому епископа они следовали поодаль один от другого. Во двор поповского особняка вошел не сразу, а подождав, пока не стало прохожих.

В прихожей Егорий сразу заговорил об одежде Иеронима:

— А не сменить ли вам, достопочтенный московский гость, одеяние? Шинель, может, и спасла от излишнего любопытства к вам в дороге, но здесь в ней вас ни в одном приходе не признают за церковнослужителя.

— Слава богу, дорога уже позади… При мне только саквояж с парой чистого белья, а все, что понадобится, я сегодня же приобрету на базаре или в магазинах.

— Что вы, что вы! Не нужно ничего покупать, у меня все найдется. Да и не следует лишний раз в городе показываться. Береженого и бог бережет. Сейчас вы в баньку сходите, отдохнете, думаю, что и комната для вас уже приготовлена — подтоплена и прибрана, как водится.

Дверь, ведущая, должно быть, в гостиную, отворилась, и в ней показалась полная молодящаяся женщина, в длинном панбархатном платье, с большим золотым кулоном на пышной груди. Напудренное круглое лицо, с родинкой на правой щеке, без единой морщинки, обрамлено волнистыми каштановыми волосами. Егорий представил хозяйку и гостя друг другу:

— Моя жена Дарья Семеновна. Протоиерей Иероним из Москвы.

Отец Иероним с поклоном поцеловал руку матушке…

Выпив по рюмке домашней настойки, легко закусив, хозяин и гость вместе сходили в жарко натопленную баню. После Иероним не без удовольствия улегся в чистую мягкую от пуховых подушек и перины постель.

Разморенный баней, отвыкший от тишины и покоя, он пытался перебороть сон: боялся, что вдруг снова чем-нибудь выдаст себя. Но тщетно: не прошло и получаса, как он крепко заснул…

Разбудили его непривычные звуки рояля: за тонкой переборкой комнаты кто-то тихо играл грустную стародавнюю песню «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан».

Часы на стене пробили пять. Иероним сбросил одеяло, сел на кровать, коснувшись ступнями мягкого ковра.

Дверь приоткрылась и просунулась голова Егория:

— Как спали-почивали? Эта моя егоза, наверное, разбудила?..

Уже войдя в комнату, вздохнувши, сказал:

— Одна у меня дочка и та при живом отце сирота. Сами понимаете, сан епископа обязывает отречься от семьи, что мною и сделано, но в такое смутное время счел долгом хоть на малый срок оставить ее при себе.

Егорий повесил на стул темные брюки с подтяжками, суконную толстовку. Потом появились валенки, шерстяные мягкие носки и две белые, тонкого полотна рубашки:

— Вот ваше одеяние, не обессудьте… И пожалуйте к столу…

Епископ подождал за дверью, пока гость оденется, а потом провел в свою комнату-кабинет. Они сели друг против друга за массивный стол с дымящимся в тарелках куриным бульоном, с вареной курицей в большом блюде и горкой нарезанного крупными ломтями хлеба в плетеной хлебнице.

— Грешить, так грешить! За компанию с вами тоже скоромного отведаю… — сказал Егорий.

В отличие от их встречи в алтаре храма епископу много говорить на этот раз не пришлось. Иероним задавал вопрос за вопросом и просил кратких, но откровенных ответов. Узнав и расспросив о друге епископа иеромонахе соседнего монастыря Гермогене, Иероним сказал, что, не откладывая, поедет к нему завтра утром, и попросил епископа написать к нему сопроводительное письмо.

— Непременно напишу. Но, простите, мне сейчас надо быть во храме на вечернем богослужении, кстати, там и распоряжусь приготовить вам кошевку и кучера. Думаю послать старосту храма, это верный мне человек, не опасайтесь. А теперь вынужден оставить вас на попечении матушки и дочери. Дочь у меня — единственное чадо, больше бог не дал… Баловница. Строптива и вольнодумна, потому и держу ее в неведении, не иду даже на малую с ней откровенность.

— И правильно поступаете, владыко Егорий, их дело — на пяльцах вышивать да красу создавать…

— Матушка, Машенька, где вы? Подите-ка сюда! — позвал епископ.

Появились мать и дочь.

— Протоиерей Московского синода отец Иероним просит извинить его за мирское одеяние по причинам тяжелого времени на Руси.

— Прошу, владыко Егорий, без лишних церемоний, — сказал гость. — Называйте меня просто, по-мирскому, Иван Александрович.

— Очень приятно, — улыбнулась матушка, — а это наша дочь — Мария.

Девушка без тени кокетства внимательно посмотрела в глаза Иеронима и поклонилась скромно, но достойно.

— Занимайте нашего гостя, не давайте ему скучать, а я через час возвращусь, и мы по-семейному отужинаем все вместе.

Егорий ушел. И тут же из передней раздался робкий женский голос: